Книга Беатриса - Оноре де Бальзак

В октябре того же года, чтобы спастись от криков только что отнятого от груди ребенка, Каллист, по совету Сабины, которая не могла без боли видеть нахмуренное чело своего супруга, отправился в театр Варьете, где как раз давали новую пьесу.

Лакею поручили достать место в партере, и он купил кресло в той части зала, что зовется авансценой. В первом же антракте, оглядывая зал, Каллист заметил в одной из двух нижних лож авансцены, в четырех шагах от себя, г-жу де Рошфид. Беатриса в Париже! Беатриса в обществе! Эти две мысли, как две отточенные стрелы, пронзили сердце Каллиста. Увидеть ее вновь через три года! Как передать смятение, охватившее душу влюбленного, который не только не забыл Беатрисы, но десятки раз сливал ее образ с женой, так что сама жена наконец заметила это! Кто поймет, каким образом поэма оборвавшейся, непризнанной, но не угасшей любви сделала пресным супружеское счастье и неиссякаемую нежность молодой жены? Беатриса была светом, солнцем, движением, самой жизнью, чем-то неизведанным; а Сабина — это повинность, сумерки, нечто заранее известное. Одна — наслаждение, другая — скука. Неожиданная встреча была ударом молнии.

Исполненный честности муж Сабины возымел благородное намерение покинуть театр. Он вышел из зала, но увидел полуоткрытую дверь ложи, и ноги сами понесли его туда, наперекор рассудку. Беатриса сидела в ложе с двумя знаменитостями — Каналисом и Натаном, так сказать, между политикой и литературой. За те три года, что Каллист не видел г-жу де Рошфид, она до странности изменилась и метаморфоза была не в ее пользу. Но она показалась Каллисту по-прежнему поэтичной и притягательной. Хорошенькие парижанки до тридцатилетнего возраста носят свои туалеты просто как одежду, но, перейдя роковой порог четвертого десятка, они хватаются за тряпки, как за оружие, как за средство соблазна, они стараются восполнить увядающую красоту, создают ее искусственно, умело пользуются ею, и вот что отныне определяет их нрав! С помощью нарядов они возвращают себе молодость, изучая до тонкости каждую мелочь женского туалета, — словом, они переходят от природы к искусству. Г-жа де Рошфид испытала все перипетии драмы, которая в этой истории французских нравов XIX века носит название «Покинутая женщина». Конти первый оставил ее, и не удивительно, что она стала великим мастером по части туалета, кокетства и всех видов мишуры.

— Как! Конти здесь нет? — шепнул Каллист на ухо Каналису, после того как сидящие в ложе обменялись с ним банальными приветствиями, которыми начинаются самые торжественные встречи в общественных местах.

Бывший великий поэт Сен-Жерменского предместья два раза побывал министром и ныне, в четвертый раз став депутатом, возлагал надежды на свое ораторское искусство, чтобы снова стать членом кабинета министров. Он многозначительно приложил палец к губам. Этот жест объяснял все.

— Как я рада, что встретилась с вами, — вкрадчиво сказала Беатриса Каллисту. — Я увидела вас прежде, чем вы заметили меня, и сразу подумала, что вы не отречетесь от меня. Ах, Каллист, зачем вы женились, да еще на какой-то дурочке! — шепнула она ему на ухо.

Когда дама шепчет что-то вошедшему к ней в ложу кавалеру и усаживает его подле себя, остальные мужчины, если только они люди светские, всегда найдут предлог удалиться.

— Идемте, Натан! — сказал Каналис. — Маркиза, надеюсь, позволит нам оставить ее ненадолго, мне нужно поговорить с д'Артезом, — вот он в ложе княгини де Кадиньян. Мы должны условиться с ним относительно выступления в палате на завтрашнем заседании.

Этот поступок весьма хорошего тона позволил Каллисту прийти в себя от потрясения, испытанного при виде Беатрисы; однако он снова терял разум и силы, вдыхая очаровательный, но ядовитый аромат поэзии, которым окружила себя маркиза. За время их разлуки г-жа де Рошфид сделалась костлявой и жилистой, цвет лица ее испортился, она похудела, поблекла, глаза ее потухли; но в тот вечер она расцветила свои преждевременные мощи, прибегнув к изобретениям парижской моды. Подобно всем покинутым дамам, она почему-то находила, что ей больше всего пристало изображать из себя юную девицу; поэтому Беатриса оделась во все белое и напоминала оссиановских дев[54], которых столь поэтически изображал Жироде[55]. Свои белокурые волосы она причесала на английский манер; на пышных локонах, окаймлявших ее продолговатое лицо и блестевших от душистой помады, заманчиво играли огни рампы. На бледный лоб падали отблески света. Щеки Беатриса чуть подкрасила, и румяна придавали обманчивую свежесть ее бесцветному, белому лицу, промытому миндальными отрубями. Шелковый шарф такой прозрачности, что, казалось, он сделан без вмешательства человеческих рук, она обмотала вокруг шеи, надеясь скрыть ее длину, и слегка приоткрыла взорам прелести, ловко поддерживаемые корсетом. Талия Беатрисы была верхом мастерства. Что сказать о ее позе? Немало часов потратила маркиза, чтобы найти этот поворот головы, этот изгиб туловища. Худые, костлявые руки едва виднелись из-под широких рукавов с пышными манжетами; Беатриса являла собой смесь фальшивого блеска и переливчатых шелков, воздушного тюля и взбитых локонов, живости, спокойствия и резвости, — словом, в ней было то, что называется «изюминкой». Все понимают, что значит эта никому непонятная «изюминка»: бездна ума, бездна вкуса и еще больше темперамента! Беатриса представляла собой как бы пьесу с пышными декорациями, с частыми сменами картин и прекрасно поставленную. Подобные феерии, оживляемые легким диалогом, сводят с ума чистых, простодушных людей, так как, по закону противоположности, их страстно влечет эта игра искусственных огней. Пусть это фальшиво, зато увлекательно, пусть надуманно, зато приятно; и многие мужчины обожают женщин, которые играют в соблазны, как другие играют в карты. И вот почему. Желание побуждает мужчину строить некий силлогизм: по внешнему очарованию заключать о скрытой силе страсти. Мы говорим себе: «Женщина, которая умеет сделать себя такой прекрасной, без сомнения, должна быть непревзойденной и в науке страсти». И это справедливо. Женщины покинутые просто любят, женщины, сохраняющие свою власть над мужчиной, умеют любить. Урок, преподанный итальянцем, был достаточно жестоким для самолюбия Беатрисы, но она принадлежала к натурам, так сказать, натурально искусственным и сумела воспользоваться своим печальным опытом.

— Дело не в том, чтобы любить вас, мужчин, — говорила она за несколько минут до того, как Каллист вошел в ложу, — вас надо мучить, пока вы в наших руках. Вот секрет удержать мужчину. Ведь недаром драконов, хранителей сокровищ, изображают с когтями и крыльями!

— Ваши слова можно переложить в сонет, — сказал Каналис как раз в тот момент, когда на пороге появился Каллист.

С первого же взгляда Беатриса разгадала состояние Каллиста, поняла, что ошейник, который она некогда надела на кавалера дю Геника в Туше, оставил незаживающие, глубокие следы. Слова маркизы о его женитьбе задели Каллиста, оскорбили в нем достоинство мужа; он не знал, выступить ли ему на защиту Сабины, не ранит ли он суровым словом сердце женщины, о которой он хранил столько сладких воспоминаний, сердце, которое, как он верил, еще кровоточит. Маркиза подметила его колебание; она произнесла эту фразу с умыслом, желая проверить свою власть над Каллистом, и, убедившись, что он безоружен перед ней, сама пришла ему на помощь.