Книга Полёт попугайчика - Евгения Мелемина

Этим Томми себя и оправдал. Его персонаж должен был дать подросткам надежду.

Тому, кого на каждой перемене макают в унитаз, очень недостает надежды на лучшее будущее.

Не всем бедолагам достается в друзья Кит Хогарт с тонной оружия в гараже, но все должны верить в то, что когда-нибудь из очередной помойки поможет выбраться именно он.

Блог Томми забросил. Не писал больше смешных историй на пару сайтов с неизбежными простынями рекламы по бокам. Сайтов, на которых его истории привечали и ставили им зеленые симпатичные плюсики. Томми не заходил в соцсети, прекрасно зная, что несколько фоток со спектакля Минди превратились в сотни демотиваторов. Он знал, на что шел, разоблачаясь перед уймой благовоспитанного народа — шансов, что никто не вынет телефон и не снимет фото, не было никаких, но смотреть на результаты Томми не хотел.

Не хватало духу. И без того вылазки на улицу превратились в пытку. Несмотря на безупречную репутацию миссис Митфорд, а может быть, благодаря этой репутации, каждый житель города натренировал особое выражение лица «Томми-Митфорд-сумасшедший-извращенец», и пользовался им незамедлительно, стоило только Томми показаться на горизонте.

Исключением были миссис Хогарт и Кит. Миссис Хогарт потому, что ее саму теперь разглядывали с известной долей презрения, а Кит потому, что ему было плевать.

Ему было бы наплевать, даже если бы Томми застали трахающим соседскую собаку.

— Беспринципный кошмар, — окрестила его миссис Митфорд, не подозревая, что Томми не забрался еще в петлю только благодаря беспринципности Кита.

Беспринципности — или спокойствию, с которым он воспринимал все, что его окружало.

Еще одно оскорбительное словечко из лексикона миссис Митфорд — толерантный. Она произносила это слово с таким выражением брезгливости, что сразу становилось понятно — в ее доме толерантностью не гордятся.

Но Кит не был толерантным. Он просто не задумывался о таких вещах, как правильность и неправильность чьего-то поведения относительно общественного мнения. Томми проводил с Китом целые дни и обнаруживал чудовищные с общей точки зрения пробелы в той зыбкой системе, которую принято называть моральным обликом.

Моральный облик Кита был похож на продырявленный пулями флаг. Кит не считал нужным уважать чужие вероисповедания и подчиняться требованиям верующих.

— Мы читаем молитву перед обедом, — поделился как-то Томми. — Утром не читаем, вечером не читаем, а в обед обязательно.

— Зачем?

— Маме так спокойнее.

— А тебе?

— А мне пофиг, хотя иногда бывает лень.

— Не понимаю я, — сказал Кит. — Читать с кем-то молитвы из уважения к их вере? Черт побери, кто-нибудь из них готов уважать мой атеизм?

— Вряд ли, — подумав, ответил Томми. — Я спорил однажды с одним парнишкой, у которого вместо мозгов — жесткий диск с обоими Заветами, и он не стал уважать мой политеизм, хотя я настаивал.

— На чем? — улыбнулся Кит.

— На политеизме. Мне нравится идея распределения ролей у богов. Например, я — неудачник. Мне нужен мой собственный бог, бог неудачников. У общего бога на меня если и выпадет минутка…

— Не выпадет, — твердо сказал Кит. — Бога нет. Твоя вера — это вера в то, что его нет. Они обязаны ее уважать.

Томми промолчал. Он понимал Кита, но не мог переступить с детства воспитанное почтение к вере, религии и ее ритуалам.

Многие позиции, воспитанные городом как нормативные, одобренные обществом и всецело разделяемые, Кит не принимал вовсе.

— Война — это плохо, — согласился он. — Но почему тогда военных носят на руках, устраивают им праздники, разворачивают флаги, рыдают при виде каски, платят им деньги?

— Война — плохо, быть военным — хорошо, — подытожил Томми. — Они же защищают нас и нашу страну, Кит.

— Ага. Защищают меня и тебя, воюя на другом материке. Ну окей… давай так. Воевать — плохо, защищать — хорошо. Защищать, воюя, — хорошо или плохо?

Томми потерял терпение.

— Некоторые вещи лучше принимать такими, какие они есть, — сердито сказал он, — и не лезть в дебри.

Где-то на задворках сознания загрохотали консервные банки.

— Ты лучше вот о чем подумай, — сказал Кит. — Страна, находящаяся в ожидании военного конфликта, раздувает экономику и промышленность до невероятных высот. Вспомни противостояние США и СССР. Война приносит пользу, Томми. Ты играл в «Цивилизацию»?

— Было дело.

— Сидя на своем островке и не расширяя территорию, рано или поздно окажешься в заднице. Не ожидая нападения, переключишься на добычу вина, мехов и побрякушек, и в итоге тебя сожрут те, кто в это время штамповал танки. Когда ты говоришь, что война — это плохо, ты примыкаешь к любителям побрякушек. Сборище пацифистов угробит любую страну.

— Люди-то умирают, — буркнул Томми.

— Они постоянно умирают.

Томми волновали темы, связанные с сексом. Эта часть жизни стала для него и камнем преткновения, и плавучей льдиной, подтаивающей со всех сторон. В июне Томми исполнилось семнадцать, и он с грустью оценивал свои «подвиги» на личном фронте — пара детских поцелуев и ужасная фантасмагория в доме Карлы. Тело его было настроено на любой контакт, мир вокруг складывался из сплошных эротических намеков: складки, ямы, стволы, трещины, влажность, сцепка и соединение. Почти все, что видел Томми, имело скрытый подтекст и вызывало смутные, волнующие и неприятные ощущения одновременно.

Порнография его не удовлетворяла. Она была слишком явным раздражителем, поданным в препарированном и готовом виде, а Томми находился в начале пути и хотел пройти его сам и целиком.

Постоянно болтаясь возле Кита, Томми и развлекался, и мучился. Кит легко шел на любой контакт, подставлял плечо и руку, позволял на себя опираться, поддерживал и придерживал, часто укладывал ладонь на затылок Томми и трепал его волосы.

Для Томми Кит стал средоточием всех эротических переживаний — тело откликалось моментально, лицо начинало гореть, а пресс сдавливало так, будто Томми вынудили качать его на турнике.

Но то, что для Томми было почти позорной и тайной проблемой, для Кита не являлось ничем. Постоянные тренировки, общие падения, касания, удары, душевые, раздевалки — спорт выработал в Ките безразличие к тактильным контактам, и там, где Томми считал границу нарушенной, для Кита она даже не начиналась.

Его границы были внутренними. Иногда он охотно рассказывал о своем детстве, методично и безжалостно вытаскивая на свет детали, украсившие бы любую криминальную хронику, а иногда спохватывался и замолкал, обходя какую-то особенно скользкую для него тему.

Секс он скользкой темой не считал, и Томми услышал историю про Джессику из нью-йоркской школы, девушку, после которой на заднем сидении машины остались красные пятна.