Книга Плешь Ильича и другие рассказы адвоката - Аркадий Ваксберг

К моей собственной адвокатской практике это дело отношения не имеет. Полную абсурда, но вместе с тем совершенно подлинную, не требующую никаких дополнительных украшений историю рассказал мне один киевский коллега, а я, прочитав с его подачи само судебное дело, когда оно проверялось в Верховном суде СССР, дополнил рассказ выписками из содержавшихся там документов. От заурядных дел о мошенничестве, каких через мои руки прошло великое множество, это отличается разве что масштабом крутившихся в обороте — виртуальных, как сказали бы нынче, — сумм, а также невероятным числом слетевшихся к пирогу искателей вожделенных сокровищ, которые клюнули на легко различимый крючок блистательной авантюристки. И еще (по-моему, это самое главное) тем простодушием, с которым умные (якобы!) люди беззаботно верили в чудеса.

Потом, когда настали иные времена, меня, в отличие от многих, не мог уже удивить порыв десятков тысяч людей, устремившихся в объятия всевозможных Властилин и Мавроди. Среди них были (не хочу называть имена) всенародно известные писатели, мыслители, художники, режиссеры. Про артистов не говорю — имя им легион: повышенная эмоциональность оказала лицедеям и комедиантам дурную услугу. Кое-кто из моих друзей не мог понять, какая сила отшибла разум у многих достойных людей, что могло завлечь даже кумиров толпы и властителей дум в примитивнейшую ловушку. Меня же тот массовый, трагикомичный стриптиз — с потерей всех своих сбережений, инфарктами и инсультами — нисколько не удивил. Мне-то было известно, как это бывает: блистательный фокус Агнессы Витальевны Жмур, знай о нем даровитые те простаки, послужил бы, возможно, противоядием от психоза, охватившего позже чуть ли не пол-Москвы, а то, глядишь, и страны…

Впрочем, мог и не послужить. Ведь сказано же поэтом: «Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад».

Все началось в небольшой гостинице «Академическая», в центре Москвы. Судьба свела здесь, в одном гостиничном номере, двух женщин из двух городов. С наукой ни та, ни другая никаким боком связаны не были. Обе попали сюда, в этот ведомственный отель, по знакомству.

Двоюродный брат Лаймы Яновны Линц — той, что из Риги, — был женат на сестре администратора этой гостиницы. Связь с наукой экспедитора книготорга Агнессы Витальевны Жмур (она из Одессы) была еще более отдаленной: шурин (или деверь — никак не могу разобраться в этих родственных дефинициях) жены ее пасынка когда-то «дружил» с гостиничной кастеляншей и, расставшись, сохранил с ней добрые отношения. Таким вот образом две гостьи Москвы оказались в столичном приюте для иногородних ученых. Прямого отношения к последующим событиям эти детали вообще не имеют, но я решил остановиться на них, чтобы просто напомнить, как Его Величество Случай рождает драматургию, которая не под силу фантазии ни одного сочинителя. Не под силу лишь потому, что сочинитель всегда стремится к правдоподобию, а правда с правдопобием — жестокая реальность с искусным сочинительством — далеко не всегда совпадают.

Днем обе дамы были заняты своими делами. Вечерами, перед отходом ко сну, вели задушевные разговоры. Агнессе Витальевне особо рассказывать было нечего. Визит в Москву был связан для нее с вполне житейской, болезненной, мучительной даже проблемой. По каким-то причинам, из-за неких деформаций полости рта, ни один стоматолог в Одессе не смог ей сделать удобный протез. Все почему-то ломались, сползали, царапали, мешали жевать. Сменив четырех врачей и зубных техников, отчаявшись обзавестись подходящим протезом, Агнесса отправилась в Москву. Уповала на всемогущую кастеляншу: имея связи в научных кругах, та могла ей найти мастера своего дела. Мастер вроде нашелся, слепок был сделан, оставалось ждать результата еще несколько дней. Своими надеждами Агнесса делилась с соседкой, предпочитая, однако, не говорить, а слушать. Ибо рассказ Лаймы Яновны был куда интересней, чем ее жалобы на стоматологов. Он захватывал дух и будил воображение.

Рижанку Лайму, чья профессия мне не известна, тоже привели в Москву бытовые дела, но они не шли ни в какое сравнение с тем, чем была озабочена одесситка Агнесса. В делах этих не было тайны: Лайма похвасталась своей компаньонке, какое счастье ей вдруг привалило. В Америке умер дядюшка, оставив племяннице часть своего небольшого наследства. После всех (бесконечных!) вычетов — комиссионных, налогов и пошлин — в сухом остатке значилось 1387 долларов США, каковые надлежало ей получить в виде чеков «Березки» в центральном агентстве Внешпосылторга.

Тот, кто будет мерить эту жалкую сумму на нынешние аршины, не сможет понять, какая радость вошла в дом скромной латышской семьи и что заставило Лайму ради этого мизера тащиться в Москву, стоять в очередях, толкаться у касс. И в итоге стать обладателем всего лишь нескольких сертификатов. Правда, без голубой и без желтой полос (чеки с полосами выдавались на валюту стран-сателлитов и так называемых слаборазвитых стран, выбор товаров для них был весьма ограничен). Недоступные простым смертным фирменный пылесос в придачу к роскошному холодильнику Лайма могла бы теперь получить прямо в Риге. Не говоря уже о сапогах или дубленке: пределе женских мечтаний в те недалекие времена. Этой нечаянной радостью она и делилась с Агнессой, то и дело доставая из сумки и любуясь реликвией — извещением Внешпосылторга. Дав посмотреть, она бережно возвращала его обратно, чтобы, не дай Бог, не смять, не порвать…

Наступил, наконец, день, когда обе соседки по номеру достигли цели своего приезда в Москву. Обе — в один день! Какая-то символика в этом все же была… Агнесса вернулась в гостиницу с удобным и прочным протезом, Лайма — с чеками без полосы. Синхронность удачи была обмыта знаменитым рижским бальзамом и, конечно, «Столичной». Их щедро выставила рижанка, на долю же одесситки выпала закусь, о которой она позаботилась, уезжая в Москву. Часть ушла уже кастелянше, но в заначке что-то осталось. Теперь под скумбрию горячего копчения (попробуй достань такую в Москве!) две веселые дамы распили пол-литра, подкрашенного бальзамом, и пожелали другу счастливой дороги. Лайма возвращалась с драгоценными чеками, Агнесса с протезом. Да, с протезом, но еще и с прихваченным во время попойки извещением Внешпосылторга о переводе рижской подруге 1378 долларов США. Извещение это, превратившись в заветные чеки, для наследницы уже не имело цены, оттого, вероятно, она его не хватилась. А возможно, и не заметила даже, что оно куда-то исчезло.

Второго рождения извещению этому предстояло ждать месяца два. Агнесса все досконально обдумала. Подготовилась к полному повороту всей своей жизни. Как сама она потом признавалась, никакого страха перед возможным провалом у нее не было. Ибо провал исключался. Потому исключался, что она знала ментальность своих сограждан. Ведь сама была сделана из того же самого теста.

О трофее, который она привезла из Москвы, сначала никто не имел никакого понятия. Даже мужу и детям, один из которых был не родной, Агнесса тоже ничего не сказала. В экспедиторше книготорга проснулся талант психолога и стратега, просчитывающего каждый свой шаг. Ничто, по ее расчетам, не могло сорвать хорошо разработанный замысел. В одном Агнесса не сомневалась и убежденности этой не изменила: истину нельзя доверить никому. Никому — в буквальном смысле этого слова. Ни родным, ни друзьям…