Книга Черновик - Сергей Лукьяненко

Или все-таки мифическая Земля-один? Да, загляни Настя вокно, ее пришлось бы насильно из башни выталкивать…

Придется проверять.

Словно пытаясь оттянуть этот момент, я обошел все остальныеокна. Больше всего меня интересовала Земля-семнадцать — вдруг Котя одумался ивернулся? Сам или с беглянкой, не важно.

Но берег был пустынен, только поблескивала в лучах солнцапустая пивная бутылка. Неудобно. Надо там все убрать.

Только займусь я этим позже. Как я себя ни уговаривал, номне было безумно интересно, какой выигрыш выпал на последний лотерейный билет.

18

Есть свое очарование в безрассудности. Выйти из дома захлебом и уехать в другой город; утром познакомиться с девушкой, а вечеромрасписаться; обязательно открыть дверь в темную комнату, откуда слышныподозрительные звуки; забраться в вольер к бегемоту и похлопать его по толстойпопе; поехать в Таиланд и заняться сексом без презерватива; принять предложениетаинственного незнакомца и расписаться кровью на чистом листе бумаги, в общем ицелом — кинуться очертя голову навстречу приключениям очень заманчиво.

Особенно если тебе лет двадцать и ты еще ни разу в настоящееприключение не попадал.

Настоящее приключение требует безрассудства. О, сколькихувлекательных приключений недосчиталось бы человечество, задайся люди цельювначале немного подумать и подготовиться! Полярные экспедиции не хранили быкеросин в запаянных оловом канистрах и не полагались на пони в качестветранспорта, изобретатели крыльев прыгали вначале с сарая, а уж потом сЭйфелевой башни, абоненты электронной почты не открывали файлы с надписью «nicegame!» и не помогали нигерийским принцам получить наследство в два миллиардадолларов. В общем, не случилось бы множества событий: забавных, печальных, ночаще — трагических.

Потому что настоящее приключение требует жертв.

Еще месяц назад я бы немедленно вышел из башни в новый мир.И меня не смутили бы погода, аборигены и абсолютное незнание местных реалий.

Но я изменился. С тех пор, как остался один на один с целыммиром, я стал вначале думать. Не очень долго, но все-таки думать.

Я вышел из башни в «свою» Москву, поймал машину и поехал всупермаркет. Толстая пачка денег требовала шиковать. Очень удачно попал нараспродажу летних вещей и купил в магазине «Кэмел трофи» то ли длинные шорты,то ли короткие брюки, рубашку-поло, ветровку с капюшоном и отстегивающимисярукавами («легким движением превращается…»), кепку и удобные сандалии. Пояснил,что отправляюсь на юг, после чего в любопытных взглядах продавцов появиласьпечаль людей, только что отгулявших отпуск.

Вернувшись к себе, я пристроил на поясе подаренный Василисойкинжал. Вряд ли мне потребуется оружие. Да я и сам теперь пострашнее пистолета!Но безлюдная зелень за окном, сквозь которую нахально торчал шпиль телебашни, всочетании с тропическим облачением взывала к соответствующему антуражу: мачете,пробковый шлем, ружье для слонов. Кинжал стал доступным и достойнымкомпромиссом. В качестве запаса пищи я прихватил плитку шоколада и фляжкуконьяка. С водой проблемы тут вряд ли могли возникнуть. Лекарства мне, похоже,стали не нужны в принципе. Уж если мой организм за ночь сращивает ребра,мгновенно нейтрализует психоделики и не страдает похмельем, то понос илинасморк мне не страшны.

Потом я взял подаренную Феликсом распечатку и пролистал ее,особо внимательно изучая миры, где существует человеческая цивилизация.

И только после этого спустился вниз и вышел… ну, наверное,учитывая Останкинскую башню, можно было пока называть этот мир Москва-2.

Почему-то первым моим впечатлением стала росистая трава.Ноги сразу промокли, но это было приятное, откуда-то из детства, из беготнибосиком на даче пришедшее ощущение. Было тепло, но не жарко. Воздух чистый,сладкий, совсем не городской. Птичий щебет звенел в ушах — не вороний грай, неворобьиный галдеж, а пение каких-то пичуг, которым я и названия-то не знал.

Но все-таки местность была не такой безжизненной, как мневначале показалось. Среди деревьев вилась тропинка — очень аккуратная,обозначенная на поворотах приметными камнями. Она поднималась на холмик,огибала мою башню и снова исчезала в лесу. Все-таки это не лес, скорее —большой лесопарк. Вот и снялся вопрос, куда идти. Двинусь по тропинке… внаправлении телебашни.

Моя собственная башня, кстати, в этом мире тожепреобразилась. Стала кирпичной, от земли метра на полтора облицованнойкоричневой плиткой. Где-то на уровне третьего этажа шла еще одна полоскаплиток, на этот раз с барельефами. Я немного отошел от башни, чтобы рассмотретьих получше, и двинулся по кругу.

Больше всего барельефы напоминали советскую пропагандистскуюскульптуру сталинских времен. На каждом был изображен человек, со счастливымвыражением лица занятый каким-то общественно полезным делом. Рабочий что-тоточил на станке, крестьянин держал на вытянутых руках сноп колосьев,женщина-врач выслушивала фонендоскопом больного, футболист пинал мяч, старичокписал на доске формулы (присмотревшись, я даже разглядел сакраментальноеE=Mc2). Даже дети на одном из барельефов были заняты не пусканием самолетиков,а чисткой клеток с кроликами.

Если исходить из того, что в каждом мире внешний вид башникак-то соотносится с окружающей обстановкой, то картина складываласьлюбопытная. Может, это не Аркан с его «плюс тридцать пять лет»? Может, этоневедомый раньше мир, где время отстает лет на пятьдесят?

Поживем — увидим.

Я двинулся по тропинке. Путь шел слегка под уклон, идти помягкой земле было приятно и удобно. А еще радовало, что никаких неуместныхвосторгов я на этот раз не испытывал. Обычное удовольствие от прогулки по лесув хорошую погоду.

Эх, если бы в моей Москве было такое лето и такие живые,незамусоренные парки!

Я прошагал, наверное, с четверть часа и полтора километра,когда услышал впереди веселые голоса. Вот и долгожданный контакт с аборигенами.

Чуть замедлив шаг и придав лицу как можно более невинное ирасслабленное выражение, я вслушался. Сквозь деревья пока никого не было видно— то ли звук так хорошо разносился в воздухе, то ли я и слышать стал лучше.

Это была песня. Нет, точнее будет сказать — песенка. Славнаяпесенка, которую не слишком ладно, но от души напевали звонкие детские голоса:

Я хотел бы полететь на самолете

И увидеть прекрасный город Москву

Ведь только так я смогу помахать рукой

Сразу всем своим друзьям

Всем своим друзьям

Всем своим друзьям

Я хотел бы поплыть на пароходе

И увидеть прекрасный город Москву