Книга Черновик - Сергей Лукьяненко

Ведь только так я смогу разглядеть лица

Сразу всех своих друзей

Всех своих друзей

Всех своих друзей

Я хотел бы пойти пешком

И увидеть прекрасный город Москву

Ведь только так я смогу пожать руки

Сразу всем своим друзьям

Всем своим друзьям

Всем своим друзьям!

Конечно, песни бывают разные, а уж песенки — тем более. Кочередному юбилею столицы поэты-песенники на деньги мэрии и не такогонасочиняют. Но тут было сразу две странности.

Во-первых, пели совершенно искренне. От души. С чувством.Так, пожалуй, распевали пионеры в старых детских фильмах, собираясь на сборметаллолома.

Во-вторых, и это уже ни в какие ворота не лезло, песня-тобыла складная! Рифмованная! Я это четко слышал, хотя слова никак неукладывались в размер и никакой рифмы не имели.

Только увидев певунов (песня как раз закончилась и началсябодрый разноголосый галдеж, очень органично сплетающийся с птичьим щебетом), японял, в чем тут фокус.

Пели не по-русски. Способности функционала позволяли мнепонимать чужой язык как родной, но вот поэтического перевода не обеспечивали.

А что пели не на русском… так трудно было бы ожидать иногоот десятка чернокожих мальчишек и девчонок. Им было, пожалуй, от семи додвенадцати лет, мальчишки — в шортах, девочки в шортах и маечках, все босиком —у нас так беззаботно без обуви даже в деревне не походишь, быстро найдешьржавые гвозди и битые бутылки. Кое-кто чуть светлее, кое-кто черный дофиолетовости, но все дети, бесспорно, были чистокровными неграми.

Детей сопровождала молодая девушка, тоже чернокожая, спухлыми, навыкат, губами, но одетая в легкое ситцевое платье в цветочек,которое ожидаешь увидеть на девушке из глухого русского села. В руках у девушкибыл букет цветов — очень официальный, четыре алые розы в целлофане.

Я так и встал как вкопанный.

Это что еще за мир? Заселенная неграми Россия? О, какаянеожиданная и радикальная национальная идея!

Девушка увидела меня и дружелюбно помахала рукой. После чеговоскликнула:

— Дети! Раз-два-три!

Дети перестали галдеть и носиться кругами. Это был какой-тоочень хитрый способ передвижения, девушка шла по тропинке, а дети носилисьвокруг, будто обезумевшие планеты, норовящие сойти с орбиты, но при этомвсе-таки продвигались примерно в одном направлении. Но теперь они сбились вболее-менее неподвижную кучку и, белозубо улыбаясь, разноголосо завопили:

— Травствуйте!

— Здравствуйте!

— Здрасте!

— Сраствуйте!

И даже:

— Расте!

Самая маленькая девочка не в лад, но зато более чистопискнула:

— Привет!

Я выдавил немного натужную улыбку и воскликнул:

— Привет! Здравствуйте!

Видимо, ритуал знакомства был исполнен, и дети тут жеразлетелись в разные стороны. Девушка осталась стоять, видимо, дожидаясь меня.Я подошел ближе.

— Здравствуйте! — на чистом русском, хотя и с акцентом,произнесла негритянка. — Мы вам не мешаем? Своим гвалтом?

— Нет, нет, ничего, — запротестовал я. — Дети! Как могутдети мешать, очень люблю детей!

— Ох, это не дети, это ироды. — Девушка картинно утерла солба несуществующий пот и засмеялась. — Маша. Марианна Сейласи.

— Кирилл.

— Они с Берега Слоновой Кости, — чуть приглушив голос,сказала Марианна. — Неделя как приехали.

— А! — Я сообразил, что, по мнению девушки, должен былчто-то понять. — Ясно. Ну как им Москва?

— В восторге, конечно. Мы сейчас с ними пели песенку проМоскву. Вы знаете французский?

— Так это французский был? — удивился я. — Ну… чуть-чутьпонимаю, да. «Всем своим друзьям, всем своим друзьям!» Хорошая песня.

Марианна кивнула. Покосилась на подопечных.

— Нам пора. До свидания, Кирилл! Дети, раз-два-три!

— Тосвидань!

— Досведанья!

— До свидания!

— Дозьвидьянья!

И только самая маленькая девочка опять выделилась, четкосказала:

— Пока!

Я решил, что эта девочка если и не самая способная к языкам,то явно самая сообразительная. Процессия удалилась в сторону моей башни, а явсе еще стоял, с любопытством глядя вслед.

Туристы? С Берега Слоновой Кости? Да уж…

Беженцы? Вот это более вероятно.

Только что это за Россия и Москва, где принимают беженцев изсамых задрипанных африканских стран?

Все интереснее и интереснее.

В задумчивости я двинулся дальше. Попадись мне теперьнавстречу компания из старых японцев или беременных полинезиек, я бы уже неудивился. Но больше встреч не было. Зато тропинка из натоптанной превратилась вутрамбованную, потом — в вымощенную камнем, а еще метров через сто — васфальтированную дорожку. Вдоль нее то тут, то там стояли фонари на невысокихстолбиках. Грубоватые, чугунные, но с чистыми и целыми стеклами.

Да уж. Это не моя Москва.

А потом я вышел к дороге — ровной, двурядной, бетонной полосе.От парка ее отгораживала невысокая, по пояс, изгородь из металлической сетки,похоже, чтобы зверюшки не попадали под машины. С другой стороны шли рядкомбетонные столбики вроде тех, что устраивают на горных дорогах. Для людей визгороди была калитка на щеколде, за которой пешеходная «зебра» вела черездорогу к маленькой, чистенькой асфальтированной площадке: зеленые деревянныескамеечки, массивные каменные урны, парапет с вертящейся на подставке смотровойтрубой. Нормальная обзорная площадка. Я такие видел. Только не в России.

Как завороженный я открыл калитку, вышел, аккуратно закрылдверцу за собой, перешел через дорогу (машин не было, хотя откуда-то издалекадоносился удаляющийся гул).

Сразу за площадкой был обрыв. И — Москва.

Что это за место? Воробьевы горы? Да нет, не похоже… скорее…я сориентировался по шпилю Останкинской башни и четкому силуэту Кремля.Провалиться мне на этом самом месте, сверзиться с холма (а ничего так себехолмик!) в текущую метрах в двадцати внизу речушку — я стою ровно там, гдестоял бы, проделав этот путь в нашем мире! То есть в районе станции метро«Алексеевская».

Несуразица!