Книга Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны - Хаим Бермант

Глава 18

Патриарх и матриарх

Рост Ливерпуля в XVIII веке привлекал к нему разные экзотические элементы со всего мира, в том числе и некоторое количество евреев. К концу века их уже было достаточно много, чтобы они приобрели помещения для синагоги, и они достаточно обуржуазились, чтобы требовать от своих единоверцев хотя бы минимального уровня благопристойности. Никто из членов конгрегации, заявлялось в правилах синагоги, «к коим обращен призыв к Торе, пусть не смеет ни заправлять брюки в сапоги, ни носить на шее цветных платков, ни жевать табаку. Ежели же он нарушит какие-то из этих правил, с него возьмется штраф в 1 шиллинг».

Духовным главой конгрегации, или «еврейским первосвященником», как он назывался в ливерпульском справочнике, был раввин Бенджамин бен Эльяким Гец, взявший себе имя Бенджамин Йейтс. Прихожане не платили ему жалованья, и он занимался разными ремеслами, в том числе был ювелиром и гравером. Его брат Сэмюэл, тоже гравер, сочетал ремесленное мастерство с предпринимательской жилкой и ездил по стране, предлагая нуворишам мгновенно увеличить древность рода за счет личного герба, придуманного или позаимствованного у другого семейства. Сам он взял себе герб уилтширских Йейтсов.

Светским главой общины бы Ральф Сэмюэл, портной. У Ральфа Сэмюэла было много сыновей, у Сэмюэла Йейтса – много дочерей. Обе семьи переженились, а потом втянули в свой круг одно семейство Сэмюэл, которые недавно прибыли на север из Лондона. К ним в свою очередь присоединились Франклины, утверждавшие, что ведут свой род от царя Давида. Одна ветвь из семьи обосновалась в Лондоне в XVIII веке, а позднее перебралась севернее в Ливерпуль.

Браки Йейтсов с Сэмюэлами, Сэмюэлов с Франклинами дали многочисленное и одаренное потомство. Среди них преобладали фамилии Сэмюэл или Сэмюэлс, и некоторые их носители, чтобы отличаться от других, сменили имена. Так, в частности, поступил Монтегю Сэмюэл, который просто переставил местами имя и фамилию и превратился в Сэмюэла Монтегю. Он родился в Ливерпуле в декабре 1832 года младшим из семерых детей. Это был серьезный мальчик, страстно увлеченный книгами и учебой. Он мог часами пропадать, зарывшись в фолианты одной из городских библиотек, а порой протаскивал роман прямо на службу в синагогу и читал его, вложив в благочестивую обложку молитвенника. В четырнадцать лет ему пришлось бросить школу, чтобы зарабатывать на пропитание семьи, и всю свою жизнь он старался уделить время тому, чтобы восполнить недостаток формального образования. Он поступил на работу в ливерпульскую фирму, занимавшуюся обменом валюты, один из директоров которой, Адам Спилман, был женат на его сестре Мэриан. Не добившись большого успеха, он перебрался на юг, в Лондон, и стал лондонским агентом небольшого парижского банка. Потом, заняв у отца 3 тысячи фунтов, он открыл контору на Леденхолл-стрит и завел собственный бизнес.

Акционерных банков было еще не так уж много, и известность их была не велика, так что в этой области еще оставалось немало места для небольших частных компаний, чтобы как следует развернуться. Монтегю начал бизнес в тот момент, когда британская экономика как раз набирала темп для фантастического прыжка вперед, и рванул вместе с нею. В качестве партнеров и помощников он привлек братьев, шуринов, кузенов. Затем он перебрался с Лендхолл-стрит в Корнхилл, а оттуда на Брод-стрит.

Это был человек чрезвычайно энергичный и проницательный. Поднаторел в принципах валютных операций, а в те времена такое умение было в Сити еще редкостью, несмотря на то что Лондон уже был коммерческой столицей мира. Монтегю не было еще и тридцати, когда он уже нажил солидное состояние.

Успеху Монтегю сопутствовала скромность в поведении и серьезность характера. Среди многочисленных деловых обязанностей он по-прежнему находил время, чтобы много и вдумчиво читать. Он досконально соблюдал все иудейские обряды, к которым его приучили дома. Само собой разумеется, он должен был жениться на ком-то из Родни, но свой выбор ограничил самой религиозной ее ветвью – Коэнами.

Когда Монтегю было тридцать, он стал частым захаживать в гости к Луису Коэну, внуку Леви Барента Коэна. Дом Луиса на Глостер-Плейс в Мэрилебоне являл собою крепко сбитое и роскошное викторианское жилище, характерное для верхнего слоя среднего класса. Сам Луис был чрезвычайно набожен, и Монтегю питал к нему глубокое восхищение. Шаббат у него соблюдался со всей педантичностью, которую предписывала традиция. Обычно Монтегю приходил в пятницу вечером, когда вся семья – отец, мать и восемь детей – вместе с нечастыми гостями собирались на ужин, который одновременно представлял собой и ритуал, и торжественный банкет. Эллен, одна из младших дочерей, полюбила его. Они поженились в марте 1862 года и имели десять детей.

Сэмюэл Монтегю не был банкиром в привычном смысле этого слова. Он оперировал в колоссальном масштабе в основном в качестве посредника по обмену валюты и драгоценных металлов. Одной из его первых сделок был контракт на поставку 1 миллиона серебром германскому правительству. За советом к нему часто обращались и либеральные, и консервативные канцлеры казначейства. Он состоял в комиссии по рынку золота и серебра с 1887 по 1890 год и был неустанным поборником перехода на десятеричную систему. Понадобилось восемьдесят лет на то, чтобы его идеи наконец-то возобладали.

В 1885 году его выбрали в палату общин от Уайтчепела от либералов, и он занял почетное место в радикальном крыле партии, хотя самым важным его вкладом в парламентские дебаты были выступления по вопросам крупных финансов.

В политике он был радикалом, а в религии – упрямым консерватором, и этот парадокс нашел отражение даже в его некрологах. «На первый взгляд, – заметила либеральная „Дейли ньюс“, – сочетание в нем активного радикализма в светских делах с консерватизмом в религиозных может показаться несколько странным, но, если заглянуть глубже ярлыков, которые лишь отвлекают внимание, станет очевидно сущностное единство обеих этих позиций».

Его радикализм, по сути дела, был одной из граней религиозного консерватизма. Он был убежденным приверженцем иудаизма, но совсем не в том же смысле, в каком, скажем, леди Энтони де Ротшильд была набожной иудейкой. Его религия состояла не в простом размышлении над страницей проповеди в Шаббат или соблюдении поста в Йом-кипур. Он был религиозен в одном смысле с сэром Мозесом Монтефиоре и принимал на себя бремя всего Шулхан Арух, великого кодекса еврейского закона, во всех его проявлениях и деталях многочисленных правил кашрута до отделения от жены в период ее нечистоты.

Он не болел ни единого дня в жизни вплоть до самого конца и объяснял это строгим соблюдением Моисеева закона и в питании, и в личной гигиене. К тому же полезным оказался и воздержанный образ жизни, граничивший со скупостью. Он владел крупным особняком, номер 12 по Кенсингтон-Пэлис-Гарденс, и поместьем на 1200 акров в Суэйтлинге возле Саутгемптона, но ни там ни там не бывало ни пышных банкетов, ни блестящих собраний, которые можно было встретить у Ротшильдов. Есть такие набожные иудеи, соблюдающие все запреты, которые стараются компенсировать их тем, что чрезмерно предаются разрешенным удовольствиям. Монтегю к их числу не относился.