Книга Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина - Евгений Акельев

Дан в Сорочинской крепости марта седьмаго дня тысяча семьсот сорок пятого году.

Подполковник Иосиф Харахордин.

Подпрапорщик Андрей Железин»[402].

Бережно храня этот документ, Анна Герасимова весной или летом 1745 года добралась до Москвы. Как могла устроиться в большом шумном городе несчастная женщина с паспортом, в котором было прописано, что она была женой заплечного мастера, за торговлю краденым была бита кнутом и сослана, но по «всемилостивейшему» манифесту прощена и отпущена в Москву? Конечно, мало кто захотел бы сдать угол незнакомой женщине с таким «волчьим билетом» и уж тем более взять ее в прислуги. Может быть, даже не на всякой мануфактуре приняли бы на работу такую неблагонадежную особу.

На счастье Анны, в Москве у нее были родственники. Сначала она жила у родной сестры Афимьи Герасимовой в Пушкарях в приходе церкви Сергия Чудотворца, а потом за Пречистенскими воротами в приходе церкви Пятницы Божедомской у двоюродного брата, дворового человека Алексея Ларионова, которому отдала на хранение выданный ей при освобождении паспорт. Этот документ, подшитый в следственное дело, дошел до наших дней в очень хорошем состоянии, что свидетельствует о крайне бережном с ним обращении.

Устроившись в Москве, троекратная вдова вернулась к прежней профессии — торговле подержанными вещами. Эта работа, которую она хорошо знала, приносила ей доход, достаточный для прокормления. У нас есть подробное описание одного эпизода профессиональной деятельности Анны Герасимовой, которое она сделала на допросе в Сыскном приказе в июле 1746 года. Апрельским днем (то есть через год со времени освобождения из ссылки) она, как обычно, пришла «для торгового своего промыслу» на Красную площадь и на «жемчужном перекрестке» увидела знакомых торговок — солдатских жен Наталью Прокофьеву, Прасковью Васильеву и Татьяну Иванову, окруживших некоего сержанта, принесшего для продажи какие-то вещи. Оказалось, сержант продавал серебряные пряжки, которые четыре женщины вместе сторговали за 30 алтын. Но когда договоренность относительно цены была достигнута, оказалось, что денег ни у одной покупательницы с собой «не случилось». Тогда Наталья привела какого-то знакомого ветошника, который отсчитал сержанту требуемую сумму, а пряжки забрал себе.

Но спустя некоторое время сержант был арестован по обвинению в краже и на допросе в Сыскном приказе назвал всех четырех торговок. Сначала была арестована Прасковья Васильева, а потом на Красную площадь неоднократно посылались солдаты для сыска ее товарок. 27 июля 1746 года наступил черед Анны Герасимовой. Каин, который с командой солдат делал свой обычный обход в поисках подозрительных людей, на Красной площади наткнувшись на торговку, сразу ее узнал и схватил. Несчастная женщина настолько перепугалась, что сразу рассказала ему о случае с серебряными пряжками. Каин немедленно отвел Анну в Сыскной приказ, где она повторила признание, на этот раз, правда, назвавшись женой посадского человека (видимо, клеймо супруги заплечного мастера ей опостылело).

Ее дело слушалось спустя три дня. К нему был выписан указ Анны Иоанновны 1733 года, строго повелевавший: «…на жемчужном перекрестке, и под столбами, и по перекресткам же, на больших улицах и нигде походя никому никаким золотом, серебром, выжегою, жемчугом, каменьем, кроме серебряного ряду, не торговать». Ослушников следовало в первый раз карать конфискацией продаваемых вещей и битьем плетьми, а во второй — «жестоким наказанием и ссылкой в сибирские дальные городы вечно».

Сначала судьи решили наказать Анну Герасимову плетьми и отпустить. Но в окончательном «решительном» протоколе от 8 августа 1746 года фигурирует уже другой приговор: «…вышеозначенной женке Анне Герасимовой за покупку и за продажу в неуказных местах и на [Красной] площади всякую выжигу по силу 1733 году марта 28 дня указу учинить ей на [Красной] площади на публичном месте наказание — бить кнутом, дать пятнадцать ударов, — и по учинении наказания сослать ее в ссылку в Оренбург для того, что за торгование выжиги оная женка Анна со учинением наказания кнутом сослана была в Оренбург и по всемилостивейшему указу с той ссылки свобождена, но токмо, не взирая она на оной всемилостивейший Ея Императорского Величества указ, по свободе из ссылки в противность указом паки чинила, выжегою торговала»[403].

Днем 16 августа 1746 года 49-летнюю Анну Герасимову вывели на Красную площадь и при стечении народа жестоко высекли кнутом, а в октябре она вместе с еще восемьюдесятью приговоренными к ссылке колодниками на ямских подводах покинула Москву, видимо, навсегда[404].

Коллективный портрет московских воров

После рассмотрения «галереи» из девяти «портретов», иллюстрирующих различные пути, которые вели на преступную стезю, попробуем разобраться, что же объединяло всех этих персонажей.

Подавляющее большинство московских мошенников круга Ваньки Каина (64 из 69 человек) составляли представители сильного пола. В шестидесяти пяти случаях мы имеем данные о возрасте арестованных. Большинству московских профессиональных преступников (31 человек, 48 процентов) на момент ареста было от восемнадцати до тридцати лет. Другую большую группу (18 человек, 28 процентов) составляли совсем молодые люди — от десяти до восемнадцати лет. Наконец, 11 человек (17 процентов) находились в возрасте от тридцати до пятидесяти лет и четверо (6 процентов) были людьми пожилыми — от пятидесяти до семидесяти лет. Таким образом, 76 процентов преступников на момент следствия относились к двум первым возрастным категориям, то есть были людьми молодыми или юными.

Обобщение биографических сведений о московских «мошенниках» дает ответ на вопрос, к каким слоям общества они принадлежали на момент следствия. Самую большую группу воров (32 человека из 69, или 47 процентов) составляли всякого рода люмпенизированные элементы (беглые солдаты, каторжники, крепостные, утратившие связь с общиной посадские и крестьяне и т. п.). Вторая значительная группа (19 человек, 28 процентов) — «фабричные», то есть работники московских мануфактур, в основном Большого суконного двора. Граница между этими двумя группами подвижная: некоторые воры могли на протяжении короткого времени не раз записываться на «фабрику», затем с нее убегать, а спустя время возвращаться обратно. Наконец, третья группа — солдатские сироты, воспитанники Московской гарнизонной школы у Варварских ворот (десять человек, 15 процентов). И лишь семь человек (10 процентов) относились к традиционным социальным группам, в реальности составлявшим большинство населения Москвы XVIII века (среди них были два дворовых, два солдата, посадский человек и два малолетки — сын приказного служителя и унтер-офицерский отпрыск).

В сорока случаях из шестидесяти девяти мы знаем, откуда родом московские «мошенники». Оказывается, подавляющее их большинство родилось и выросло в Москве и только четверо были провинциалами. Так, сам Иван Каин являлся выходцем из крепостной семьи, жившей в ростовском имении купцов Филатьевых. Его близкий друг Савелий Плохой родился и вырос в Бежецком уезде в монастырском селе Молокове. Другой известный вор, «фабричный» Иван Дикой, происходил из посадских людей Александровской слободы, Тихон Белый был из семьи ярославского купца. Остальные воры, о которых мы располагаем данными о географическом происхождении (36 человек из сорока), происходили из различных социальных групп, проживавших в Москве. Это наблюдение заслуживает особого внимания, так как в литературе закрепилось мнение, согласно которому обострение криминогенной обстановки в Москве в первой половине XVIII века обусловлено тем, что массы бродячего беглого люда искали там пристанище и пропитание[405]. Однако следственные материалы, связанные с доносительской деятельностью Ивана Каина, позволяют думать, что в преступную деятельность на улицах Москвы были вовлечены в основном местные уроженцы. Напротив, беглые крестьяне, дворовые и рекруты, а также выходцы из других регионов, приходя в Москву, значительно пополняли нелегальный рынок рабочей силы, но при этом редко оказывались уличенными в систематическом совершении краж Зато, по-видимому, именно беглые крепостные и солдаты из крепостных составляли значительную часть лесных разбойников, которые орудовали в сельской местности в своих родных местах. Например, в 1746 году в Сыскном приказе расследовалось дело о разбоях на дороге из Москвы в Троице-Сергиеву лавру, главными фигурантами которого были беглые рекруты, происходившие из крестьян окрестных дворцовых и монастырских сел. Сходные примеры приводит П. К Алефиренко в своей книге о крестьянском движении в России в 30–50-х годах XVIII века[406].