Книга Четыре степени жестокости - Кит Холлиэн

Я знала, что Харрисон продолжает тренировку. Этот накачанный идиот игнорировал звонок и оставался до последнего. Надзирателей, ненавидящих зэков до глубины души, такое поведение только разозлило бы. Но человек, который не испытывает неприязни к заключенным, мог пережить целую гамму чувств, колебавшуюся от легкого раздражения до почти что симпатии. Гораздо легче сочувствовать зэкам, имеющим увлечения, которые стремятся самосовершенствоваться. Наличие интересов, не ограниченных сиюминутными потребностями, делало их почти людьми.

При обычных обстоятельствах я бы заставила остальных зэков ждать, пока Харрисон закончит тренировку, и кричала бы из будки, чтобы он присоединялся к остальным. Но в тот день я решила временно забыть о Харрисоне и подождать, пока все уйдут. Я закрыла дверь наблюдательной будки и спустилась в тренажерный зал.

Там было сыро, темно и не стояли камеры наблюдения.

В нос ударил резкий запах старой резины, металла и пота. Харрисон лежал на скамье, поднимая вверх металлическую штангу, прогнувшуюся под весом гигантских дисков.

— Я уже заканчиваю, офицер, — прохрипел он и еще пять раз опустил и поднял тяжелую штату. Дыхание со свистом вырывалось из его груди при каждом поднятии, а в последний раз он даже наморщил от напряжения лоб. Затем поставил штангу на место и отпустил ее. Он сел и стал наклонять голову то в одну, то в другую сторону. Его шею, плечи и грудь покрывали бугры мышц. Круглые, как пушечные ядра, бицепсы вздымались под кожей с раздутыми венами, костяшки пальцев были все в мозолях. Харрисон был слепым на один глаз, и у него не было одного уха. Глаз и ухо он потерял в драке. Я подошла к нему со слепой стороны и прыснула спреем в лицо.

Эффект неожиданности в сочетании с подходящим оружием помогает свалить с ног даже самого здорового мужика. Харрисон упал на четвереньки и пополз. Я нагнулась над ним и стала бить дубинкой по плечам, словно выбивала пыль из ковра, а затем ударила по ребрам так, что он издал хриплый протяжный стон. Схватив рацию, я срывающимся голосом попросила прислать подкрепление и принести перцовый спрей. К тому времени, когда прибыли Джонсон и Теско, я уже сковала Харрисону руки за спиной, брызнула себе на ладони перцовый спрей и растерла его вокруг глаз. Кожа покраснела, и я сразу же ощутила резкую боль, словно кто-то ударил и оцарапал меня. Джонсон и Теско тут же принялись за дело. Теско удерживал Харрисона, прижимая коленом его яйца, а Джонсон проверил мое состояние. Я сказала, что со мной все в порядке.

— Этот громила бросился на меня, когда я велела ему заканчивать.

Харрисон захлебывался слюной, и я с трудом понимала, что он говорит.

— Она подставила меня, — возмутился он.

Теско поднял ногу и нацелился коленом прямо в яйца Харрисону. Но тот успел перекатиться и принял удар в спину. Затем сжался, и его начало рвать.

— Он мой, — сказала я, задыхаясь. — Сама отведу его в изолятор.

— Так ему и надо, — проговорил Теско.

Джонсон и Теско подняли Харрисона на колени и велели вставать. Но Харрисон не подчинился, и Джонсон ударил его дубинкой по почкам. Харрисон согнулся, попытался освободить скованные руки и наконец поднялся на ноги. Ребята любили тренажерный зал. Это было самое замечательное место в тюрьме без камер наблюдения.

Я не стала приковывать Харрисона к себе, а схватила его за большой палец на руке и выкрутила посильнее, понуждая идти вперед. Согнувшись, он побрел вдоль стены, как слепой мул, а затем стал подниматься по лестнице, согнувшись в три погибели и спотыкаясь о ступеньки. Я старалась не слушать его стоны и всхлипы.

Толкая перед собой Харрисона, я вошла в приемную изолятора — восьмиугольную комнату со стеклянной будкой на платформе и двумя дверями. Одна из них вела к камерам изолятора, другая — во внутренний склад улик.

Двое надзирателей посмотрели на меня сверху из своей наблюдательной будки. Я узнали Дроуна, второго видела в первый раз. Надеялась, что мои хорошие отношения с Дроуном помогут побыстрее покончить с регистрацией и проникнуть внутрь.

— Есть свободные парковочные места? — спросила я.

Дроун нагнулся к микрофону:

— Офицер Уильямс, прием. Семнадцатый номер чист и готов к приему постояльца.

Замок на двери щелкнул.

— Правда, насчет чистоты я немного погорячился.

Я толкнула Харрисона вперед, и коридор наполнился такими звуками, словно кто-то включил магнитолу на полную мощность. Отовсюду доносились крики протеста: жалобы на дурное обращение, отсутствие еды, требования отпустить в душ или на прогулку, предоставить адвоката или дать возможность отправить письмо. Я вела Харрисона вперед, отсчитывая камеры и чувствуя себя совершенно не защищенной, хотя все окошки и дверях были закрыты. В каждой двери здесь было проделано три окошка. Одно — на уровне глаз для общения с заключенным, два других — на уровне пояса и пола, чтобы зэк мог просовывать в них свои скованные руки и ноги.

Семнадцатая камера ждала нас, ее дверь была слегка приоткрыта. Я подтолкнула Харрисона концом дубинки, упершись им в его мокрую широкую спину. Внутри находилась узкая металлическая скамья, на которой едва бы уместился такой громила, как Харрисон, а также прикрепленные к стене хромированные раковина и унитаз. Больше ничего. Я представила, какое жалкое существование влачат здесь зэки. Отупляющая изоляция, постоянное ожидание, вытягивающее силы.

За неповиновение и нападение на надзирателя это место должно было стать Харрисону домом на ближайшие шесть или даже десять дней. Он повернулся, ожидая, что психованная стерва в униформе, которая так неожиданно напала на него, продолжит начатое дело. Его щеки и губы покраснели и раздулись, на кожу налипла рвота, повсюду виднелись красные полосы от перцового спрея, на лбу вскочила ярко-фиолетовая шишка.

Я лишь ухудшила свое положение по делу Хэдли. Если его адвокат прознает о сегодняшнем происшествии, против меня будут даны новые свидетельские показания. Впервые за свою карьеру надзирателя мне хотелось извиниться перед заключенным. Я подорвала доверие к себе.

Харрисон ждал, что я зайду в камеру и снова начну избивать его, как в тренажерном зале. Но вместо этою я вышла и закрыла дверь, затем открыла окошко на уровне пояса и велела Харрисону просунуть в него руки. Через минуту я услышала, как его спина стукнулась о дверь, а в окошке появились руки. Я открыла замок на наручниках и освободила его. Едва я сделала шаг в сторону, как проклятия и крики протеста хлынули на меня, словно вода из открытого крана.

Пройдя мимо четырех камер, я остановилась возле двери и прислушалась. В коридоре были установлены камеры видеонаблюдения, и наблюдающие за мной надзиратели наверняка удивились, что я так быстро вышла из камеры Харрисона. Мои волосы не прилипали к мокрому лбу, а моя дубинка не была перепачкана кровью. Но у меня не было времени беспокоиться на этот счет. Я открыла окошко на уровне глаз и увидела Фентона. Он лежал на койке, подняв одно колено, и наблюдал за мной.