Книга Страсти по опере - Любовь Юрьевна Казарновская

с Франко Дзеффирелли (крайний справа)

Но сегодня они — в меньшинстве. И правят бал совсем другие, как сказали бы в давние времена, церемониймейстеры.

Как рама стала картиной, или Герцог-мафиози и чекисты из «Макбета»

Откуда они взялись? Разумеется, ни одна сфера нашей жизни не может не развиваться, и опера тут совсем не исключение. Другое дело, что изменения эти должны быть обоснованы — это во-первых. И ни в коем случае не должны становиться самоцелью. Это во-вторых. Рама, как сказал бы в этом случае Верди, не должна становиться картиной!

Процесс превращения «рамы в картину» начался, как мне кажется, в 70-е годы прошлого века на родине великого реформатора музыкального театра — Рихарда Вагнера. Германия ещё в середине XIX века состояла из нескольких десятков карликовых государств, но каждое из них считало делом чести иметь в своей столице не только драматический, но и оперный театр, который имел свою труппу и жил своей собственной жизнью. А в Германии и её окрестностях, например, и в Австрии любой театр — это больше, чем просто театр, это центр, сосредоточение культурного пространства.

Именно Германия начала первой эти очень рискованные эксперименты с оперным театром, и эксперименты эти порой имели очень агрессивный характер. Именно в Германии первыми стали приглашать на постановки не профессиональных режиссёров музыкального театра — мы ещё поговорим о том, что это за профессия, — а тех, что перед этим работали в драматическом театре, в кино, на телевидении и даже в цирке.

Цель у этого эксперимента была вроде бы весьма благой и достойной — привлечь в театр «продвинутую» молодую аудиторию. А ей, как известно, эффектный зрительный ряд происходящего на сцене зачастую куда ближе и дороже его сути.

Бруно Вальтер, Артуро Тосканини, Эрих Клайбер, Отто Клемперер и Вильгельм Фуртвенглер, 1929 г.

Одной из самых ярких и успешных постановок такого рода стал поставленный в Английской Национальной опере «Риголетто» Джонатана Миллера — тот самый, где действие перенесено в Нью-Йорк 1950-х годов, а герцог — глава местной ОПГ, мафии.

В России, тогда ещё СССР, первой залётной «ласточкой» стал показанный Большим театром вердиевский «Макбет» — там над сценой возвышался украшенный развевающимся алым знаменем колоссальный «Медный всадник», переодетые в чекистов убийцы собирались «на дело» под портретом Дзержинского и т. п. «Взрыв мозга» случился тогда у многих!

И тут на эти новации наложилась техническая революция, связанная с появлением Интернета, мобильных телефонов, социальных сетей, ютьюба, ватсапа и прочего. Мир стал ещё меньше. Всё, что происходит в любой точке земного шара, очень быстро становится общедоступным.

Казалось бы — ну что тут дурного? Искусство — в массы! Доступность — великое дело! Совсем не обязательно выезжать в Милан, в Лондон, в Зальцбург, в Нью-Йорк… Прямые трансляции спектаклей организуются крупными кинотеатрами, а билет можно купить по весьма доступнойцене. Люди, которые хотят быть в курсе, без особого труда получают товар лицом.

Диктатура «эффективных менеджеров»

Нет, я не случайно употребила слово «товар». Театр начинается с вешалки, а театральная тайна начинается с занавеса, который становится всё более редким и на драматической, и на оперной сценах. Некогда! Сразу ошарашить, погрузить в картинку, а ещё лучше — скандализировать, чтобы легче продать получившийся продукт!

Причём продукт произведённый — с учётом пресловутой глобализации, ещё одного неизбежного порождения Интернета, — по возможности по единым стандартам и лекалам. Так проще сварганить. И проще продать! Причём не важно, идёт ли в данном случае речь, скажем, о блузке, пиджаке, гаджете, пылесосе или оперном певце. Индивидуальность категорически не приветствуется. И ничего личного — чистый бизнес! Одна певица недавно торжественно провозгласила: не надо никакой личности, нужны просто работа и результат!

Коли так, то балом начинает править не певец, не дирижёр, и даже — по сути! — зачастую не режиссёр. Но скромно таящийся в его тени «менеджер по продажам», продажам всего чего угодно — от спектакля до туалетной бумаги, который в нужный момент очень сухо укажет: вот это хорошо продастся, а это — уж извините… А что лучше и надёжнее всего всего продавалось во все времена на медиарынке? Ну конечно, скандалы! Об этом не раз писал и Верди, и другие творцы.

Такая постановка дела приводит к обрушению целых пластов музыкальной культуры. Например, к фактическому исчезновению профессии оперного дирижёра. Вот выпускник дирижёрского факультета поступает работать в оперный театр. Он при этом уже заранее знает, что ему не надо вникать в тонкости партитуры. Не надо спрашивать певца и тем более размышлять самому о том, например, что значат та или иная нота, длительность или пауза.

Да и не учат его этому! Не учат работать с певцом над каждой нотой его партии, над словом, над фразой, над мыслью, над музыкально-драматической интонацией. Я знаю несколько очень перспективных молодых дирижёров, но погоду в профессии делают, к сожалению, совсем не они…

Вознесённый над оркестровой ямой дирижёр творит чудо оперного театра наравне с певцом. И именно поэтому так важны голоса и их тембры. Если же ты видишь на сцене в самом прямом смысле слова помойку, оторванные руки-ноги, а вдобавок Гитлера со Сталиным, то уходишь из театра не вознесённым в небеса великой музыкой, а обсуждая жуткую картинку с конъюнктурной сиюминутной мишурой.

Герберт фон Караян, Димитриос Митропулос и Леонард Бернстайн

Всё это — ёлочные, простите, игрушки. Не ёлка, не древо! Древо в оперном театре — это музыка, это талантливые или даже гениальные певцы, которые доносят её до тебя. Вот это — настоящий оперный театр. И не надо подменять понятия. Когда музыка начинает восприниматься зрителем как нечто неосновное, нечто прикладное, а не главное — вот тут-то и начинаются перекосы, начинается искажение изначальных устоев и смысла оперного театра.

Ветер прогресса, ветер перемен, о котором я говорила выше, может нести с собой не только «грозу — симво́л свободы», не только пьянящий озон творчества. Он выдувает, Бог весть из каких щелей и клоак, всевозможных болезнетворных тварей, от вирусов до клопов, способных перезаразить тем или иным синдромом полмира. С чем иным, нежели с подобным синдромом, нынешнюю «режоперу» мне сравнить трудно. Хотя иногда его носители выглядят — внешне! — довольно респектабельно.

Герберт фон Караян, Лучано Паваротти и Мирелла Френи

Как, например, небезызвестный барон Жерар Мортье. Он — из тех самых «эффективных менеджеров», которые в один не очень