Книга Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо - Питер Акройд

На рассвете 6 сентября 1769 года на берегах реки Эйвон в городке Стратфорд-на-Эйвоне раздался тройной залп из 17 орудий и 12 мортир, ознаменовав открытие юбилейных торжеств в честь Уильяма Шекспира. Предполагалось, что это будет трехдневный национальный фестиваль, организованный Дэвидом Гарриком в честь величайшего литератора страны. В рамках фестиваля планировались карнавальные шествия, театральные постановки и торжественные процессии, посетить которые намеревались самые видные представители того времени. Герцоги, герцогини, актеры, политики, адмиралы и генералы вышли в свет во всей красе. На празднества прибыл и Джеймс Босуэлл, нарядившийся корсиканцем, чтобы повысить продажи недавно изданного рассказа об острове. По его словам, «поначалу Гаррик наблюдал за мной. Мы смерили друг друга взглядом, а затем сердечно пожали друг другу руки».

Первый день празднования прошел благополучно, однако уже на второй в сценарий торжеств вмешались осенние дожди; булыжные мостовые города оказались затопленными, а уровень воды в Эйвоне поднимался с угрожающей быстротой. Множество мероприятий пришлось отменить, зрителей становилось все меньше, а немногие оставшиеся промокли до нитки и являли собой жалкое зрелище. В целом фестиваль нельзя назвать триумфом, правильнее было бы сказать, что он получил положительные отзывы критиков. Так зародилась традиция проведения памятных торжеств в честь Шекспира, которые позднее получат полуироничное название «шекспиромания». Фестиваль ознаменовал начало национального чествования английской драматургии, которую стали считать средством выражения национального духа. Драматург был символом растущего культурного самоопределения и патриотизма.

С необычайной чуткостью Босуэлл чувствовал время и место, а драматургия в тот период была формой и содержанием эпохи. Все, от политика до священника, заимствовали реплики со сцены. Услышанные диалоги записывали и разучивали наизусть. Особое внимание привлекали костюмы, особенно наряды актрис. Когда Босуэлл, впервые увидев Гаррика, «смерил его взглядом», то лишь воспроизвел мизансцену, увиденную им во время театральной постановки. Сценические реплики становились крылатыми фразами, а популярные исполнители – объектами пародий и уличных представлений. Весь Лондон превратился в театр, в котором даже попрошайки на улицах «наряжались» для роли; существовал костюм для горничной и торговки рыбой. Когда люди начали одеваться «не по статусу», то спровоцировали социальный хаос. Имена Конгрива, Шеридана и Афры Бен[164] известны всем; однако тогда в сторону сцены с надеждой на заработок смотрел любой бульварный писака и журналист, каждый безработный актер или студент Оксфорда и Кембриджа в надежде, что однажды им улыбнется удача.

Два главных театра в Лондоне – Ковент-Гарден и театр на Друри-Лейн. Именно туда обычно устремлялась разношерстная лондонская толпа. Джентльмены и те, кто считал себя таковыми, были готовы, заплатив три шиллинга, расположиться на скамейках в партере, в непосредственной близости к сцене, в то время как простые горожане и их жены платили по два шиллинга и занимали места на первом ярусе галерки. Низшие слои размещались еще выше на галерке, где свои услуги предлагали торговцы фруктами и проститутки. Известные и состоятельные зрители занимали места в ложах, чтобы насладиться действом в одиночестве. Эти два театра в Ковент-Гардене и на Друри-Лейн были единственными, кто получил королевскую лицензию и ставил сценическую драму, однако, разумеется, это не мешало другим площадкам веселить публику на свой лад.

Стали возрождаться давно забытые форматы времен Елизаветы и Стюартов. Так, в 1728 году в Старом театральном балагане на Боулинг-Грин-стрит в лондонском районе Саутуарк ставили оперы и устраивали «развлекательные танцевальные представления гротескных персонажей». В том же театре можно было посмотреть увлекательнейшее представление о преступнике и беглеце Джеке Шепарде, а также «драматические оперы» и «музыкальные фарсы». Несколько театральных балаганов располагались во дворе гостиницы «Джордж-инн» на Боро-Хай-стрит и у ворот госпиталя в Смитфилде. В выпуске газеты Daily Advertiser от 22 октября 1776 года сообщалось, что «восхитительный Патагонский театр открыл двери Большого зала в Эксетер-чейндж», представив вниманию публики небольшую комическую оперу «Мидас» (Midas) и пантомиму «Чародей» (Enchanter). Со временем эти театральные площадки потеряли интерес зрителей, пришли в упадок или сгорели. Однако они напоминают о том, что некогда в Лондоне бурлила театральная жизнь. К началу 1726 года театральные афиши приглашали посмотреть около 36 постановок.

Всем правила конъюнктура; шутки и реплики героев были сплошь на злобу дня, аллюзии – прозрачны и бесхитростны, а объектами сатиры становились такие феномены современности, как методисты или спекулянты, чьи махинации приводили к возникновению экономических пузырей. Люди ходили в театр, чтобы узнать последние новости и собрать сплетни, источником которых служила не только сцена, но и зрители. Для постановок использовались любовные истории, мелодрамы и то, что впоследствии начнут называть «варьете».

Публика привлекала не меньше внимания, чем сами актеры; толки и пересуды в зрительном зале не умолкали ни на минуту, порой на фоне этого гомона актеров было едва слышно. В партере ели сливовые пироги и свистели в свистульки, если не нравилось происходившее на сцене; такие звуки получили название «кошачьи вопли». Театральное представление всегда было событием, на которое жители города приходили, чтобы хорошенько рассмотреть друг друга, а также узнать о том, как выглядит их мир со стороны, на сцене. Это был поистине коллективный опыт. Освещение в зрительном зале было ярче, чем дневной свет, а зрители несли на себе печать лондонской толпы, демонстрируя многие присущие ей черты – нередко вспыхивали настоящие беспорядки из-за цен на билеты или выступлений зарубежных артистов. Бывало, в помещении театра устраивались погромы, особенно после того, как управляющий выходил на сцену и просил тишины.

В театральном мире XVIII века зритель сам нередко становился актером. Известные завсегдатаи театра были притчей во языцех. Например, один зритель верхнего яруса галерки в знак одобрения действия на сцене стучал дубовой тростью по скамье или стенам, так что его слышал весь театр. По словам Джозефа Аддисона, это был «никому не известный крупный чернокожий мужчина», которого вскоре стали называть «сундучник с верхней галерки». Аддисон упоминает еще одного «красавчика без царя в голове», который имел обыкновение, выбравшись из боковой ложи, запрыгнуть на сцену прежде, чем поднимался занавес; там он нюхал табак, размахивая шпагой, делал несколько выпадов перед занавесом, а затем поворачивался к зрительному залу. «Тут он завладевал вниманием публики, начинал беспорядочно кланяться и улыбаться, демонстрируя свои местами и правда белоснежные зубы. После этого он удалялся за кулисы, однако еще не раз во время представления можно было лицезреть, как он нет-нет да и высовывался на сцену».

Нехватка театров в столице означала, что несколько новых зданий было построено без королевской лицензии. Как известно, спрос рождает предложение. Так появились два театра на улице Хеймаркет: в 1705 году свои двери открыл оперный театр, а в 1766 году – варьете. Третий театральный зал появился на Айлифф-стрит в Уайтчепеле в 1727 году; в 1703 году неподалеку от этого места уже был учрежден театр, который в 1732 году пережил второе рождение. Таким образом, лондонский район Уайтчепел стал вторым домом английской драмы. Театры, не имевшие лицензии, получали неписаное разрешение развлекать публику при одном условии: их тут же закроют, если постановки будут сопровождаться серьезными правонарушениями.