Книга Фома Гордеев - Максим Горький

Смолин слушал речь старика с вежливой улыбкой на губах ибросал Любови такие взгляды, точно приглашал ее возразить отцу Немногосмущенная, она сказала:

— А все-таки, папаша, в большинстве купеческое сословиенеобразованно и дико...

— Н-да, — утвердительно кивнув головой, молвил Смолин. — Ксожалению, — это печальная истина... А в обществах вы ни в каких не участвуете?«Ведь у вас тут много разных обществ...

— Да, — вздохнув, сказала Любовь. — Но я как-то в стороне отвсего живу...

— Хозяйстве! — вставил отец. — Вон сколько разной дребедениу нас... требуется содержать всё на счету, в чистоте и порядке...

Он самодовольно кивнул головой на стол, уставленныйсеребром, и на горку, полки которой ломились под тяжестью вещей и напоминали овыставке в окне магазина. Смолин осмотрел всё это, и на губах его мелькнулаироническая улыбка. Потом он взглянул в лицо Любови; она в его взгляде уловилачто-то дружеское, сочувственное ей. Легкий румянец покрыл ее щеки, и она внутреннос робкой радостью сказала про себя:

«Слава богу!..»

Огонь тяжелой бронзовой лампы как будто ярче засверкал вгранях хрустальных ваз, в комнате стало светлей.

— А мне нравится наш старый, славный город! — говорилСмолин, с ласковой улыбкой глядя на девушку, — такой он красивый, бойкий...есть в нем что-то бодрое, располагающее к труду... сама его картинностьвозбуждает как-то... В нем хочется жить широкой жизнью... хочется работатьмного и серьезно... И притом — интеллигентный город... Смотрите — какая дельнаягазета издается здесь... Кстати — мы хотим ее купить...

— Кто это — вы? — спросил Маякин.

— Да вот я... Урванцов, Щукин.

— Это — похвально! — ударив рукой по столу, сказал старик. —Пора им глотку заткнуть — давно пора! Особенно Ежов там есть... пила такаязубастая... Вот его вы и приструньте! Да хорошенько!..

Смолин снова бросил Любови улыбающийся взгляд, и вновь еесердце радостно дрогнуло. С ярким румянцем на лице она сказала отцу, внутреннеадресуясь к жениху:

— Насколько я понимаю Африкана Дмитриевича, он покупаетгазету совсем не для того, чтобы зажать ей рот, как вы говорите...

— А куда ее? — спросил старик, пожав плечами. — Однопустозвонство и смута от нее... Конечно, ежели деловой народ, сам купецвозьмется в ней писать...

— Издание газеты, — поучительно заговорил Смолин, перебиваяречь старика, — рассматриваемое даже только с коммерческой точки зрения, можетбыть очень прибыльным делом. Но помимо этого, у газеты есть другая, болееважная цель — его защита прав личности и интересов промышленности и торговли...

— Вот я и говорю, — ежели сам купец будет руководствоватьей, газетой, тогда — она нужна...

— Позвольте, папаша, — сказала Любовь. Она чувствовалапотребность высказаться пред Смолиным; ей хотелось убедить его, что она понимаетзначение его слов, она — не простая купеческая дочь, тряпичница и плясунья.Смолин нравился ей. Первый раз она видела купца, которым долго жил за границей,рассуждает так внушительно, прилично держится, ловко одет и говорит с ее отцом— первым умником в городе — снисходительным тоном взрослого с малолетним.

«После свадьбы уговорю его свозить меня за границу...» —вдруг подумала она и, смутившись от этой думы, забыла то, что хотела сказатьотцу. Густо покраснев, она несколько секунд молчала, вся охваченная страхом,что это молчание Смолин может истолковать нелестно для нее.

— Вы, за разговором, совсем забыли предложить гостю вина...— нашлась она после нескольких неприятных секунд молчания.

— Это твое дело: ты хозяйка... — возразил отец.

— О, пожалуйста, не беспокоитесь! — живо воскликнул Смолин.— Я ведь почти не пью...

— Ой ли? — спросил Маякин.

— Уверяю вас! Иногда рюмку, две, в случае утомления,нездоровья... А вино для удовольствия — непонятно мне. Есть другиеудовольствия, более достойные культурного человека...

— Барыни, что ли? — подмигнув, спросил старик. Смолинвзглянул на Любовь и сухо сказал ее отцу:

— Театр, книги, музыка... Любовь так вся и расцвела при егословах. А старик исподлобья посмотрел на достойного молодого человека,усмехнулся остренько и вдруг выпалил:

— Эх, двигается жизнь-то! Раньше песик корку жрал, — нынчемоське сливки жидки... Простите, любезные господа, на кислом слове... слово-тобольно уж к месту! Оно — не про вас, а вообще...

Любовь побледнела и с испугом взглянула на Смолина... Oнсидел спокойно, рассматривая старинную солонку-ковчежец, украшенную эмалью,крутил усы и как будто не слыхал слов старика... Но его глаза потемнели, и губыбыли сложены как-то очень плотно, отчего бритый подбородок упрямо выдалсявперед.

— Так, значит, господин будущий фабрикант, — как ни в чем небывало заговорил Маякин, — триста тысяч целковых, и — дело твое заиграетпожаром?

— Через полтора года я выпущу первую партию товара, которыйу меня оторвут с руками, — с непоколебимой уверенностью сказал Смолин иуставился в глаза старика твердым, холодным взглядом.

— Стало быть: торговый дом Смолин и Маякин и — большеникаких? Тэк-с... Поздно мне будто бы новое дело затевать, а? Надо полагать,что уж давно для меня гробик сделан, — ты как думаешь про это?

Вместо ответа Смолин несколько секунд смеялся сочным, норавнодушным и холодным смехом, а потом сказал:

— Э, полноте...

Старик вздрогнул при смехе его и пугливо отшатнулся чутьзаметным движением корпуса. После слов Смолина все трое с минуту молчали.

— Н-да-а...— сказал Маякин, не поднимая низко опущеннойголовы. — Надо подумать об этом... надобно мне подумать...— Потом, поднявголову, он пристально осмотрел дочь и жениха и, встав со стула, сказал угрюмо игрубо: — На минуточку я отойду от вас в кабинетишко к себе...

И ушел, тяжела шаркая ногами, согнув спину, опустивголову...

Молодые люди, оставшись один на один, перекинулисьнесколькими пустыми фразами и, должно быть, почувствовав, что это толькоотдаляет их друг от друга, оба замолчали тяжелым и неловким, выжидающиммолчанием. Любовь, взяв апельсин, с преувеличенным вниманием начала чиститьего, а Смолин осмотрел свои усы, опустив глаза вниз, потом тщательно разгладилих левой рукой, поиграл ножом и вдруг пониженным голосом спросил у девушки:

— А...— извините меня за нескромность! — должно быть, всамом деле тяжело вам, Любовь Яковлевна, жить с папашей... ветхозаветен он увас и — простите черствоват!

Любовь вздрогнула и взглянула на рыжего человекаблагодарными глазами, говоря ему:

— Нелегко, но я привыкла... У него есть свои достоинства...