Книга Фома Гордеев - Максим Горький

— Ничего, — писание основательное... без лишних слов... Чтож? Может, и в самом деле окреп человек на холоде-то... Холода там сердитые...Пускай приедет... Поглядим... Любопытно,.. Н-да... В псалме Давидове сказано:«Внегда возвратитися врагу моему вспять...» забыл, как дальше-то... «Врагуоскудеша оружия в конец... и погибе память его с шумом...» Ну, мы с ним без шумапотолкуем...

Старик старался говорить спокойно, с пренебрежительнойусмешкой, но усмешка не выходила на лице у него, морщины возбужденновздрагивали, и глазки сверкали как-то особенно.

— Ты ему еще напиши, Любавка... валяй, мол, смело приезжай!

Любовь написала Тарасу еще, но уже более краткое и спокойноеписьмо, и теперь со дня на день ждала ответа, пытаясь представить себе, какимдолжен быть он, этот таинственный брат? Раньше она думала о нем с темблагоговейным уважением, с каким верующие думают о подвижниках, людях праведнойжизни, теперь ей стало боязно его, ибо он ценою тяжелых страданий, ценоюмолодости своей, загубленной в ссылке, приобрел право суда над жизнью илюдьми... Вот приедет он и спросит ее:

«Что же, ты свободно, по любви выходишь замуж?

Одна за другой в голове девушки рождались унылые думы,смущали и мучили ее. Охваченная нервным настроением, близкая к отчаянию и едвасдерживая слезы, она все-таки, хотя и полусознательно, но точно исполнила всеуказания отца: убрала стол старинным серебром, одела шелковое платье цветастали и, сидя перед зеркалом, стала вдевать в уши огромные изумруды — фамильнуюдрагоценность князей Грузинских, оставшуюся у Маякина в закладе вместе сомножеством других редких вещей.

Глядя в зеркало на свое взволнованное лицо, на которомкрупные и сочные губы казались еще краснее от бледности щек, осматривая свойпышный бюст, плотно обтянутый шелком, она почувствовала себя красивой идостойной внимания любого мужчины, кто бы он ни был. Зеленые камни, сверкавшиев ее ушах, оскорбляли ее, как лишнее, и к тому же ей показалось, что их играложится ей на щеки тонкой желтоватой тенью. Она вынула из ушей изумруды,заменив их маленькими рубинами, думая о Смолине — что это за человек?

Потом ей не понравились темные круги под глазами, и онастала тщательно осыпать их пудрой, не переставая думать о несчастии бытьженщиной и упрекая себя за безволие. Когда пятна около глаз скрылись под слоембелил и пудры, Любови показалось, что от этого глаза ее лишились блеска, и онастерла пудру... Последний взгляд в зеркало убедил ее, что она внушительнокрасива, красива добротной и прочной красотой смолистой сосны. Это приятноесознание несколько успокоило ее тревогу и нервозность; она вышла в столовуюсолидной походкой богатой невесты, знающей себе цену.

Отец и Смолин уже пришли.

Любовь на секунду остановилась в дверях, красиво прищуривглаза и гордо сжав губы. Смолин встал со стула, шагнул навстречу ей ипочтительно поклонился. Ей понравился поклон, понравился и сюртук, красивосидевший на гибком теле Смолина... Он мало изменился — такой же рыжий, гладкоостриженный, весь в веснушках; только усы выросли у него длинные и пышные даглаза стали как будто больше.

— Каков стал, э? — крикнул Маякин дочери, указывая на жениха

А Смолин жал ей руку и, улыбаясь, говорил звучным баритоном:

— С-мею надеяться — вы не забыли старого товарища?

— Вы после поговорите, — сказал старик, ощупывая дочьглазами. — Ты, Любава, пока распорядись тут, а мы с ним докончим одинразговорец. Ну-ка, Африкан Митрич, изъясняй...

— Вы извините меня, Любовь Яковлевна? — ласково спросилСмолин.

— Пожалуйста, не стесняйтесь, — сказала Любовь. «Вежлив!» —отметила она и, расхаживая по комнате от стола к буфету, стала внимательновслушиваться в речь Смолина. Говорил он мягко, уверенно.

— Так вот, — я около четырех лет тщательно изучал положениерусской кожи на заграничных рынках. Лет тридцать тому назад наша кожа считаласьтам образцовой, а теперь спрос на нее всё падает, разумеется, вместе с ценой. Иэто вполне естественно — ведь при отсутствии капитала и знаний все эти мелкиепроизводители-кожевники не имеют возможности поднять производство на должнуювысоту и в то же время — удешевить его... Товар их возмутительно плох идорог... Они повинны пред Россией в том, что испортили ее репутациюпроизводителя лучшей кожи. Вообще — мелкий производитель, лишенный техническихзнании и капитала, — стало быть, поставленный в невозможность улучшать своепроизводство сообразно развитию техники, — такой производитель — несчастиестраны, паразит ее торговли...

Любовь почувствовала в простоте речи Смолина снисходительноеотношение к ее отцу, это ее задело.

— Мм...— промычал старик, одним глазом глядя на гостя, адругим наблюдая за дочерью. — Так, значит, твое теперь намерение — взбодрить такуюагромадную фабрику, чтобы всем другим — гроб и крышка?

— О, нет! — воскликнул Смолин, плавным жестом отмахиваясь отслов старика. — Моя цель — поднять значение и цену русской кожи за границей, ивот, вооруженный знанием производства, я строю образцовую фабрику и выпускаю нарынки образцовый товар... Торговая честь страны...

— Много ли, говоришь, капитала-то требуется? — -задумчивоспросил Маякин.

— Около трехсот тысяч...

«Столько отец не даст за мной», — подумала Любовь.

— Моя фабрика будет выпускать и кожу в деле, в видечемоданов, обуви, сбруи, ремней...

— А о каком ты проценте мечтаешь? — спросил старик.

— Я — не мечтаю, я — высчитываю со всей точностью, возможнойв наших русских условиях, — внушительно сказал Смолин. — Производитель долженбыть строго трезв, как механик, создающий машину... Нужно принимать в расчеттрение каждого самомалейшего винтика, если ты хочешь делать серьезное делосерьезно. Я могу дать вам для прочтения составленную мною записочку, основаннуюмной на личном изучении скотоводства и потребления мяса в России...

— Ишь ты! — усмехнулся Маякин. — Принеси записочку, —любопытно! Видать ты в Европах не даром время проводил... А теперь — поедимчего-нибудь, по русскому обычаю...

— Как поживаете, Любовь Яковлевна? — спросил Смолин,вооружаясь ножом и вилкой.

— Она у меня скучно живет... — ответил за дочь Маякин. —Домоправительница, всё хозяйство на ней лежит, ну и некогда ей веселиться-то...

— И негде, нужно добавить, — сказала Люба. — Купеческихбалов и вечеринок я не люблю...

— А театр? — спросил Смолин.

— Тоже редко бываю... не с кем...

— Театр! — воскликнул старик. — Скажите на милость — зачемэто там взяли такую моду, чтобы купца диким дураком представлять? Очень этосмешно, но непонятно, потому — неправда! Какой я дурак, ежели в думе я —хозяин, в торговле — хозяин, да и театришко-то мой?.. Смотришь на театре купцаи видишь — несообразно с жизнью! Конечно, ежели историческое представляют —примерно; «Жизнь за царя» с пением и пляской, али «Гамлета» там, «Чародейку»,«Василису» — тут правды не требуется, потому — дело прошлое и нас некасается... Верно или неверно — было бы здорово... Но ежели современностьпредставляешь, — так уж ты не ври! И показывай человека как следует...