Книга Обитель милосердия (сборник) - Семён Данилюк

— А можно без менторского тона?

— Можно. Так вот, насколько я поняла эту бабенку, она с большим удовольствием нарисует соответствующую жалобу и, если сделает это сейчас, то… ну, в общем, она не должна сделать этого сейчас. Наконец, твой идеально чистый больной может попросту загнуться. И хотя умрет он в кардиологии, по хирургии это будет наша смерть. И тогда вопрос: почему, Илья Зиновьевич, вы позволили себе экспериментировать над тяжело больным человеком, да еще без должного кардиологического обеспечения? Есть еще три-четыре «против тебя», из которых самое безобидное — озлобление части персонала из-за жены Шохина. Мой вам совет: утихомирьте эту бабенку. Мы не должны допустить сейчас раскола в отделении.

— Ты эту часть имеешь в виду? — он кивнул на дверь, в которую перед этим вылетела Воронцова. — Если б эта стерва не дрыхла на дежурстве…

— С этим надо разобраться, но между собой, внутри.

— А что касается сердца, — Карась упорно думал о своем, — то умрет он скорее здесь, чем в кардиологии.

— Уж лучше здесь.

— Что вы сказали? — Карась стиснул зубы и намеренно, будто не узнавая сидящую напротив, сощурил глаза. — Я, конечно, уважаемая, не лишен честолюбия и не против карьеры — тоже не без греха… — чувствуя мокроту в голосе, он прокашлялся.

— Ну, пошло…

— Но я не подонок! И не всякая цена успеха меня устраивает. Я, видите ли, семнадцать лет эскулапствую и, хоть кончил мед несколько раньше вас, но, похоже, клятву Гиппократа помню лучше…

— Ну да, войти в дом для пользы больного, — охотно, не реагируя на дрожащий тембр, продемонстрировала эрудицию Татьяничева. — Только не надо скрежетать зубами. И не разыгрывайте из себя совращаемого Фауста. Я что, предлагаю угробить его, дурачок? Просто призываю не спешить, — заметив возражающий жест, с нажимом усилила: — Не суетиться. Этот мальчик-кардиолог — тихоня. Он всю жизнь просидит в земских лекарях. Но он живенький и смышленый и раз берется лечить здесь, значит, можно пока лечить здесь. Ну, понял? Иначе он сам бы потребовал экстренного перевода. Ты ж видел, каким волком влетел?

Карась внимательно смотрел на нее.

— А вот когда он стабилизирует сердце, с твоей, конечно, помощью, при первой возможности снимаем трубку и… еще один спасенный на выход. Можешь описывать в диссертации. Так что, нервный, но по-прежнему дорогой шеф, ваша совесть врача может быть спокойна, — Татьяничева ласково улыбнулась.

— Мы принимаем единственно возможное решение: при всех раскладах Шохин должен остаться в отделении.

— Может, ты и права, — задумчиво поглаживая подбородок, прикинул Карась. — Уж вести, так до конца.

И тут же, боясь быть превратно понятым, добавил:

— Но именно с этой точки зрения! — он подозрительно скосился на собеседницу, и та охотно кивнула. — Запомни! Врач — это не просто профессия, это — нравственная категория, это… Короче, никакой конъюнктуры я не потерплю!

— Согласна! — Татьяничева подняла вверх руки, и, окончательно утверждая свершившуюся капитуляцию, опустила их ему на плечи. — Ей-богу, Илюшенька, спорим из-за всякой ерунды…

— Да пойми ты, что врач — это посредник между духом и телом…

— Понимаю. Ты это уже говорил. Ну, хватит, в самом деле, — особенным, тревожащим голосом произнесла она. — Лучше поделись, что там у нас с докторантурой?

— На послезавтра вызван в Москву на собеседование, — растроганный этим «у нас», не без торжества объявил Карась.

— Назначена аудиенция на Пироговке. Да куда теперь? Придется, видно, им обождать, пока Шохина не вытащу.

— Полно тебе, дорогой мэтр, — Татьяничева укоризненно отстранилась. — Почто обижаешь верных своих учеников? Езжай, и даже в голове не держи. Шохина беру на себя и можешь не сомневаться — уход ему будет обеспечен по высшему разряду.

— Ну, поглядим, как там завтра пойдет.

— Да что тут глядеть! — возмутилась Татьяничева, убежденная, что именно такой реакции он и ждал от нее. — В кои веки такое событие. Все на карте! Распыляться нельзя. Бить и бить в одну точку до победного.

— Поглядим, поглядим.

— И последнее, — она-таки решилась, заглянула в его разом насторожившиеся глаза. — Илюш, только не злись, но… Передал бы ты его, пока не поздно, палатному.

И тут же, еще договаривая, пожалела о сказанном: не так надо было.

— Пока не поздно, значит, — понимающе закивал он. — Страханемся, стало быть. Соблюдем, так сказать, реноме. Я, должно быть, произвожу не слишком благоприятное впечатление, если вы позволяете делать мне подобные предложения, но, смею вас уверить, что больного Шохина буду вести сам, до конца, и только так, как считаю нужным. А советы всяких «замушек» да женушек мне без надобности!

— Ну что ж, браво: вновь эффектно и благородно. А я подлая интриганка и мне ай-я-яй, — дождавшись, когда обличительная его поза обретет некоторую нарочитость, Татьяничева усмехнулась. — Можешь продолжать в том же духе. Только имей в виду, что оступиться легко. Делай, конечно, как знаешь, но если сорвешься, на меня не рассчитывай ни в каком качестве. Я, мой милый, не люблю неудачников!

К концу дня сердечную недостаточность сняли, а уже на другой день, воспользовавшись улучшением, Карась вынул трубку. Теперь у Ирины Борисовны появилась нежданная проблема: больным овладело желание мочиться. Раздраженно преодолевая ее сопротивление, он то и дело садился на кровати, требуя «утку», и с трудом, тужась, отчего на висках подрагивали лиловые вены, выдавливал из себя по нескольку капель. Он как-то заметно ослабел и, уклоняясь от прогулок по коридорам, все чаще молчал. Не выпуская руку жены, лежал, глядя в пространство. Тем не менее в целом положение стабилизировалось, и Карась потихоньку готовил больного к выписке. Поэтому, когда услышал под дверью кабинета осторожные, нутром узнаваемые шаги, тревожно напрягся.

— Ну, что у вас опять? Я занят.

— Я бы попросила вызвать невропатолога, — смущаясь и от собственной настырности, и от непривычной грубости холеного в обхождении заведующего, произнесла Шохина. — У него какая-то депрессия, и потом это маниакальное стремление через каждые пять минут… — она замолкла, потому что Карась вдруг хихикнул.

— Ну, знаете, разлюбезная моя, — подчеркивая изумление, он покачал головой, — я, между нами, девочками, уже начал тихо проклинать тот день, когда поддался на Динкины уговоры. Вы ж просто затретировали отделение своими бесконечными претензиями. Вчера вы потребовали, чтобы проверили, те ли таблетки дают вашему мужу. А потом медсестра, между прочим, добросовестнейшая девочка, час рыдала в ординаторской.

— Мне показалось… Ведь бывают случаи, вы знаете…

— У нас не бывает, — отрезал Карась. — Чего прикажете ждать завтра?

— Я понимаю, я отнимаю много времени, но я чувствую своего мужа. Вот тогда с сердцем…

— Слушайте, а зачем вам врач? — огорошил он ее. — По-моему, вам вообще врачи не нужны. Вы ж все за всех знаете. Зачем я как лечащий врач?