Книга Самая прекрасная земля на свете - Грейс Макклин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Да нет, то, что ты сказала раньше».
— И мы с папой будем жить там… — сказала я.
«Да, это, — сказал Бог. — Видишь ли, вот в этом Я как раз не уверен».
— Что? — сказала я.
«Да уж такое дело, — сказал Бог. — Твой папа. Ты как, уверена, что его можно назвать верующим? Он в последнее время не очень-то правильно себя ведет».
Я моргнула.
— Но папа верит в Тебя! — сказала я. И засмеялась. — Ты прекрасно знаешь, что верит! Просто он в последнее время устал, на него столько всего свалилось…
А Бог сказал:
«А вот Я совсем не уверен, что он в Меня верит».
— Ты вообще меня слушаешь? — сказала я. И вскочила. — Ты должен спасти папу!
«Это не меняет того факта, что он больше в Меня не верит».
— Нет! — закричала я. — Верит! И вообще, сделай же что-нибудь!
И тут Бог посмотрел на меня. Я почувствовала, как Он на меня смотрит, и все вокруг застыло, и по коже побежали мурашки. Он сказал:
«На твоем месте Я бы сказал то же самое самой себе».
— Себе? — сказала я. — А я-то что могу сделать?
Бог засмеялся.
«Джудит, да ты посмотри, сколько ты уже всего наделала!»
Я моргнула. Потом опустила голову на руки. Потом снова подняла и сказала:
— Да, я много всякого наделала, верно. — А потом очень тихим голосом, таким тихим, что никто, кроме Бога, точно его не услышал, сказала: — Если кому и положено умереть, так мне.
«Ты умница», — сказал Бог тихо.
— Что? — сказала я.
«А то, — сказал Бог. — Ты, понятное дело, права. Не будь тебя, ничего этого не случилось бы. Только ты и можешь спасти своего папу. Он совершил грех, Джудит. Он утратил веру — это величайший грех. Он заслужил смерть. И он умрет — если кто-нибудь не спасет его…»
— А кто? — сказала я. — И как?
Бог вздохнул.
«Ты что, не помнишь? Око за око, зуб за зуб…»
— Жизнь за жизнь, — сказала я.
«Если кто-нибудь отдаст Мне взамен свою жизнь…»
— А-а, — сказала я, и голос мой был тихим, как ветерок, летящий куда-то в другое место.
«Другого пути нет, — сказал Бог. — Это Основной Закон. Помнишь?»
Я почувствовала, как ветер ударил в лицо, будто бы я стояла на краю утеса, и я почувствовала, как земля колышется под ногами.
«Ты ведь любишь его, да?» — сказал Бог.
— Да.
Но я больше не думала про папу. Я тогда вообще ни о чем не думала.
Бог сказал:
«Ну так как, ты готова его спасти? Давай живее, решайся, а то будет поздно».
— Да, — сказала я, потому что решаться, собственно, было незачем. Был миг, когда я подумала, увижу ли я все-таки Красу Земель, а потом и это стало неважно.
Но мне нужно было знать наверняка одну вещь.
— Ты должен будешь пообещать мне, — сказала я вдруг, — Ты должен будешь мне пообещать, что, если я это сделаю, папа не умрет.
«И где же твоя вера?» — сказал Бог.
— Ты должен мне пообещать! — закричала я.
«Ну ладно, — сказал Бог. — Вот ведь напасть! Обещаю».
Я сглотнула и посмотрела на свои ботинки. А потом сказала:
— Можно, я тогда к нему схожу?
«Только быстро».
Я пошла к двери. Хотела идти быстро, но тело двигалось так, будто в нем почти села батарейка.
Подойдя к двери, я положила ладонь на ручку.
— Бог, — сказала я, — а я действительно могу его спасти?
«Да, — сказал Бог. — Можешь».
Я закрыла дверь спальни, вышла на площадку, и все там было ненастоящее. Я спустилась по лестнице, ступенька за ступенькой, держась за перила, — и они тоже были не очень-то настоящие. Внизу из-под кухонной двери пробивался свет. Я прошла через прихожую и повернула ручку.
Папа сидел за столом ко мне спиной. Только он один и выглядел настоящим. Я закрыла дверь.
Я видела, как поднимается и опускается его рубашка. Я видела, как свет отражается от волосков у него на голове. Я чувствовала его запах и слышала его дыхание. Я очень долго стояла там, глядя на него и слушая.
Внезапно он обернулся. Приложил руку к груди и сказал:
— Как ты меня перепугала.
— Прости.
— Я думал, ты спишь.
Голос у него теперь был не смазанный, глаза не стеклянные, а лицо из красного стало серым. Он сказал:
— Я потом приходил еще раз, накрыл тебя одеялом, чтобы ты не замерзла. Не хотел тебя будить…
Он казался совсем грустным.
Потом он замолчал, и я этому обрадовалась, потому что мне нужно было очень многое ему сказать, а времени почти не было. Я глубоко вдохнула и начала:
— Папа, прости, что из-за меня ты поругался со старейшинами, и еще прости, что я тебя не послушалась с этими чудесами.
Он потряс головой, провел по лицу ладонью.
— Да что ты, Джудит, ты ни в чем не виновата. Да, ты тоже наделала дел, но бед нам бы и без тебя хватило, с этой забастовкой и со всем остальным.
— Нет! — сказала я, и сердце у меня стучало вовсю. — Это я! Если бы ты знал, чего я только не натворила!
Папа сказал:
— Ладно, вот давай и послушаем.
Я опустила голову и сказала:
— Это я все это устроила.
И тогда папа сказал:
— Джудит!
И я смолкла. Он прижал большой и средний пальцы к уголкам глаз, будто глаза у него болели. А когда отнял, лицо у него стало серее прежнего, а глаза — совсем красными и такими усталыми, каких я у него еще никогда не видела. Он сказал:
— Прости меня за то, что я натворил в твоей комнате.
— Да ладно!
Он опустил голову на руки.
— Ничего не ладно, но сделанного не воротишь. Я был пьян. — Потом он поднял голову с рук и сказал: — Ты ведь знаешь, что я тебя очень люблю, правда?
Как странно было слышать эти слова. Они докатились до середины комнаты и закачались между нами, и мы всё вслушивались, пока они не замерли, и потом наступило полное молчание.
Я пыталась думать как можно быстрее, пыталась придумать, что сказать, но никак не могла, потому что в сердце что-то болело и трудно было дышать. Папа снова повернулся к столу. И сказал:
— Да нет, ты не знаешь, как я тебя люблю.
И тогда в сердце стало так больно, как еще не было никогда в жизни, и я подумала, что оно вот-вот разобьется, зато я поняла, что сказать. Я сказала:
