Книга Сирены Амая - Николай Ободников

его глаза.

– Лина, ты можешь подняться?

Молчание.

Харинов занервничал, опасаясь повышать голос. Местные наверняка не знали, как ее зовут, а посему выходило так, что он одним лишь упоминанием ее имени выдавал себя с потрохами.

– Лина, господи боже, ты способна самостоятельно подняться?

Прозвучавший ответ Лины поразил его до глубины души:

– Ну, иди сюда, горький онанюга. – Говорила она скрипуче и протяжно. Так, словно в глотке у нее застряло пылающее полено.

– Что? Что ты сказала?

– Спускайся. Хочу вручить тебе подарок.

Харинов, прижав карабин к груди одной рукой, полез вниз. В голове бешено стучали и скакали искаженные слова: «Грязный онанюга! Спускайся и забери свой подарочек! Твой подарочек – это я, разве не понимаешь?» Он в жизни не слышал ничего столь мерзкого и одновременно возбуждающего. Тем более от нее.

Ведомый глубинной частью сознания, желавшей, чтобы Лина повторила это еще раз, но уже на ушко, Харинов ступил на дно колодца.

– Иди сюда, мой мальчик, – поманила Лина, привставая на локте. – Разве я не прекрасна?

– Прекрасна, – повторил он как зачарованный. – Прекрасна как никто другой. Как богиня!

Его словно обожгло, когда он поближе взглянул на ее изувеченные ступни. Казалось, Лина ударила ногами по железному углу, перед этим хорошенько разбежавшись, как футболист, пробивающий штрафной. По очереди или двумя ногами сразу, но каким-то образом она умудрилась сделать это.

Оторопь прошла, и Харинов потянулся к саквояжу, не сразу вспомнив, что бросил его в кустах багульника. А когда вспомнил, не пожалел. В этом месте лучше иметь штуку, плюющуюся смертью, чем коробку, спасающую от нее.

– Давай я помогу тебе выбраться отсюда, Лина, – предложил он. – По лестнице, правда, придется как-то забираться самой. Лучше всего на пятках, если ты понимаешь, о чем я. А там я тебя понесу.

– Почему бы тебе не понести меня прямо сейчас? Иди. Я покажу.

В этот момент Харинову следовало бы обратить внимание на подозрительную поволоку в глазах Лины и ее неестественное поведение, но он видел перед собой лишь обнаженную и страдающую женщину, о которой частенько грезил.

Он наклонился, избегая смотреть на низ ее живота и тяжелые груди. Подал руку и ощутил, как она увлекает его на сбитую постель. Мгновением позже Лина грубо оседлала его. Ее голова с качавшимися волосами четко вырисовывалась на черно-красном фоне колодезной шахты.

– Грязный онанюга, – шепотом повторила Лина, забирая сверток с карабином из рук Харинова.

Ребро оружия мягко, но настойчиво уперлось ему в шею.

– Лина, прекрати! Господи, Лина!

Давление стократно усилилось, когда Лина надавила на карабин всем весом. Нависла сумасшедшей, гротескной статуей – с перекошенным от злобы лицом.

– Ли…

Воздуха отчаянно не хватало, и до Харинова вдруг дошло, что он умрет, если ничего не предпримет. А еще чуть позднее стало очевидно, что именно этим все и закончится: его смертью.

Нелогичный, невесть откуда взявшийся страх разочаровать Лину потеснил инстинкт выживания. Какое-то время Харинов, тараща выпиравшие из орбит глаза, еще пытался бороться за свою жизнь… но так, чтобы Лина не расстроилась.

В голове зазвучал внутренний голос патологоанатома, надиктовывающий хорошо поставленным баритоном: «Мужчина, около пятидесяти лет. Первичный осмотр показал, что смерть наступила в результате удушения. Сломана трахея. В паховой области обнаружены остатки эякулята – явно последствие асфиксии. Случай, в принципе, типичный для озабоченных грязных онанюг. Бывают же чудаки, прости, господи. Продолжим…»

Харинов умер в объятиях Лины, занимаясь любимым делом. Он проводил вскрытие, пусть и мысленное, самого себя.

57. Тео и красный зверь

Тео спешил вниз.

Его ссохшаяся ручка помахивала, описывая в воздухе круги, когда приходилось спускаться, держась за камни и корни здоровой конечностью. Красные тени можжевельника отражались в его испуганных глазах. Где-то за скалами солнце сливалось с горизонтом в кровавую полосу, и Тео торопился изо всех сил. Будь он поумнее, догадался бы прихватить с собой тупой нож, которым долгими часами нарезал вяленое мясо.

Не так давно Тео надел старые штаны, а полукомбинезон и темные очки закопал, чтобы не злить Амая. Оставил себе только богомолью куртку, да и то лишь потому, что не смог найти пиджак.

Закончив с переодеванием и рытьем ямки, Тео преспокойно развалился на циновке, наблюдая за тем, как просторы, наполненные одними лишь воздухом и соленой водой, теряют краски. Его распирало от несвойственной ему гордости. Ну еще бы. Ведь он не только увидел богомолов на катере, но и обдурил их дружков, когда Саргул заставил их прилететь сюда на той ненавистной штуковине.

А потом его пронзил такой ужас, что Тео до крови прикусил язык. Внизу в море, у верхушек скал, торчавших из красных волн, барахтался богомол.

БОГО-МОЛ.

С высоты в пятьдесят метров мало что можно толком рассмотреть, но Тео почему-то не сомневался в том, что видел. Богомол бесстрашно держался на неспокойных волнах, шипевших на скалы, и вроде бы даже предпринял попытку поплыть к материку.

Тео посмотрел на далекую полоску земли, кое-где с искрами огней, означавшими, что включалось ночное освещение улиц, и ужаснулся еще раз. Он не сомневался, что богомол сумеет доплыть до сородичей, чтобы наябедничать. Однако богомол с ленцой повернул к острову. И Тео бросился вниз.

Возможно, ему стоило позвать кого-нибудь на помощь. Возможно, стоило вооружиться хоть чем-нибудь. Сгодились бы и насыпанные в карманы хлебные крошки вперемешку с землей или книжка. Но все это уперлось в невероятную мысль-озарение, которой, казалось, не хватало в черепе места, настолько она была огромной. И буквально через несколько минут эта мысль окончательно вызрела.

Когда шорох камешков, вызванный скольжением, окончательно стих, Тео поднялся на ноги. Положив ладонь здоровой руки на скалу, он спрыгнул на каменный выступ, забрызганный водой.

У самого края находился красный, рычащий зверь с лицом человека. Это существо мгновенно заняло весь рассудок бедного Тео, и не последнюю роль в этом сыграло заблуждение, что раскинувшееся море за спиной зверя было его крыльями.

А потом зверь, бугрясь мускулами, зарычал и харкнул кровью. На Тео уставились два блестящих злобных глаза. Лапа провела по красной лужице, что-то сжала и швырнула это в дозорного. И еще до того, как Тео сообразил, что ему в грудь ударила заляпанная кровью бусина из лавового камня, зверь распрямился.

На Тео смотрел красный человек.

«Красный! Красный! КРАСНЫЙ!» – бешено запульсировало в голове Тео. А потом где-то в пустоте его разума что-то клацнуло, и возникла еще одна мысль. Самая очевидная и пугающая.

– Красный Амай! – взвизгнул Тео, и его глаза выдали столько слез, что все перед ним размылось. На славу постарался даже плохой глаз.

На