Книга Сирены Амая - Николай Ободников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
29 июня этого года в Нью-Йорке владелица пекарни Энни Уилкс организовала движение в поддержку экотаонов. Называется оно „Неприкосновенность для всех“. Экотаоном, по мнению Энни, считается любой, кто стал жертвой кошмарного физического абьюза. По состоянию на 2 июля (буквально на третий день) движение „Неприкосновенность для всех“ уже насчитывало свыше 1 миллиона участников, сделав Энди Уилкс, согласно данным Оксфордского университета, человеком с самым высоким коэффициентом просоциального поведения.
Толковый словарь С. И. Ожегова включил это слово в свой список из 100 000 единиц русского языка. Вот что указано в словаре.
Экотаон (от греч. „транс“).
1. Человек, насильно подвергнутый процедуре смены пола.
2. Жертва психологического и (или) физического насилия.
3. Никчемный и безвольный человек (разг. бран.).
Как видите, отныне экотаоны – современный символ немыслимого страдания и столь же немыслимой жестокости.
Но каким был бы мир, если бы в нем на каждое веяние не приходилась толика абсурда?
Уверен, многие следили за спором двух приглашенных экспертов вечернего ток-шоу „Толчок бедром“, которое транслировали на шестом канале 15 июля. Речь шла об экотаонах и трагедиях Сирен Амая. И следили напряженно, с увлечением – пока не начали хохотать, когда эксперты, прекратив спорить, по первое число всыпали ведущему…»
55. Пара звонков
– Но все ли можно сделать самому, а, Стень? Это ведь не порция ребрышек, для которых лишний рот ни к чему.
Степан, упершись лбом в крышу «Арканы», изучал свои ботинки. Справедливости ради стоило отметить, что они были чертовски грязными. И когда только успел испачкать их? Рукой он прижимал к уху смартфон, из динамика которого доносился голос распекавшей его Альбины. Облака и морская гладь слева вспыхивали лиловым, красным и пурпурным светом. Горизонт словно умирал вместе с солнцем.
«Конечно, ты права, черт возьми, – мысленно согласился Степан. – Еще как права. Но ведь и я прав, разве нет?»
Однако вслух сказал совершенно другое. В который раз.
– Детей нельзя сделать самому, – угрюмо буркнул он, комментируя вопрос, не требовавший, в общем-то, никакого ответа.
Альбина рассмеялась, и Степан вдруг почувствовал, что она на что-то надеется. Господи, а ведь она и впрямь рассчитывала если уж не на ребятишек, которых он вполне мог предложить, то хотя бы на то, что они наконец-то съедутся. Зачем он вообще ей позвонил?
Порыв ворваться в кабинет Жгилевой, слава богу, прошел, и Степан вознамерился нагрянуть в отдел информационной защиты. Думал вытрясти из его обитателей хоть крупицу правды. Но тоже передумал. Да и какой смысл спрашивать с местных пешек, если он уже отказался заскочить к королеве?
Поэтому Степан, обмозговывая одну сумасшедшую идею, позвонил Альбине. И сейчас, размышляя о своем звонке, он наконец-то понял, почему обратился к этой женщине. Господи, ему попросту нужно было убедиться в том, что где-то в мире еще существовал человек, который не был заинтересован в откусывании его головы, как это делают самки богомолов с самцами. Разве что после брачных игр. Самой Альбиной. Смешно. Ха-ха.
И все же он вывалил эту идею – рвануть на Сирены Амая самому.
– Ну, для создания детей у тебя кое-кто есть, Чабан. – Воркование Альбины донеслось как будто издалека, сквозь помехи.
Степан поскорее переменил тему.
– Значит, ты не против, если я проверну это? – спросил он.
– Я могу ответить честно, Степан?
– Как если бы стояла перед Иисусом. Валяй.
Возникла пауза, а потом Альбина со свойственной ей прямотой заявила:
– Я буду только счастлива, если тебя выпрут с работы за эту выходку.
Степан хохотнул, ощущая, как в груди, будто в голубятне, бьет крыльями что-то нежное и доверчивое.
– Тогда я должен успеть наступить на грабли до темноты.
– Приготовлю тебе на ужин холодный компресс.
– Люблю тебя.
– А я – тебя.
Они еще какое-то время наслаждались теплом этих слов, а потом Степан завершил вызов. Его большой палец заскользил по экрану смартфона, выискивая нужный телефонный номер.
– Привет, Ус, – проговорил он с широкой улыбкой, когда ему ответили. – Спорим, я подставлю тебя и твою карьеру буквально за пять минут?
Но сложилось все впоследствии совершенно иначе.
56. Вскрытие
Чтобы не привлекать лишнего внимания, пришлось натянуть кепку почти на глаза. Внутренний ободок ее казался таким засаленным, что Харинов буквально кожей ощущал, как на лбу появляются прыщи. Откуда-то тянуло картофелем и сливочным маслом. А ведь они, в смысле «Архипелаг», так и не узнали, где и чем аборигены питались.
«Наверняка запираются в каком-нибудь сарайчике и там по уши мажутся картофельным пюре с комками, – подумал Харинов. – Хотя они могут жрать и в норах. Кто их вообще разберет, этих деревенщин».
Размышляя так, он упрямо шагал вперед, пряча глаза и взбивая дорогими туфлями хвою. С ним поравнялся какой-то лохматый урод с отвисшей губой, и Харинов приложил все силы, чтобы не шарахнуться в сторону. Впрочем, краткое соседство пошло на пользу, и патологоанатом скопировал манеры спутника. Теперь он двигался чуть боком, выставив левое плечо вперед.
Но Харинов и без того был невостребованным призраком. Его туфли и брюки явно не стоили и гроша, раз не бросались в глаза этим мутантам. Оставалось только гадать, почему его не искали. Вероятно, местные полагали, что его путь закончился на «Северной Звезде», а сам он, будь в своем уме, в жизни не стал бы разгуливать по улочкам лесной деревни.
В общину понемногу возвращались люди. Лица у всех – торжественные и собранные, словно у демонстрантов, вернувшихся с парада уродств. Пусть и не сразу, но Харинов поймал себя на том, что пальцами, на ощупь, пытается отыскать спусковой крючок карабина. Он чуть расслабил кисти. Еще немного – и прогремел бы выстрел. А это было совсем ни к чему.
При виде колодца с мерзким названием Харинова пробрал озноб. Никто не пускал слюни и не подбадривал дружков, которые в этот момент занимались бы сексом с Линой. Вообще никого не было. А значит, для Лины все закончилось.
«Закончилось!» – прогремело эхом в голове Харинова.
Он приблизился к краю колодца и осторожно подался вперед.
Лина, его несгибаемая малышка, лежала на каком-то тюфяке, застеленном сбитыми одеялами. Голая, с кровоточащими ступнями, она напоминала пленницу французских застенков. От этого зрелища Харинов едва не лишился рассудка. А потом что-то внутри него завопило, что так нельзя; что кругом звери, радиоактивные мутанты и прочие злые дураки.
И поток гневных мыслей иссяк, когда помутневший взгляд Лины, практически нечитаемый в сгущавшихся сумерках, отыскал
