Книга Леди-обольстительница - Мередит Дьюран

У Гвен перехватило дыхание. Алекс знал, как уколоть ее побольнее.

— Мне следовало бы залепить тебе пощечину.

— Но ведь ты не станешь этого делать. — Сняв сюртук, он бросил его на пол. — Ибо я говорю правду. Бедняжка Гвен, тебе было бы намного легче жить, если бы рядом с тобой всегда находились непроходимые глупцы.

— Прекрати! Ты несправедлив, Алекс. Я просто пыталась тебе помочь…

— Потрясающе! — насмешливо воскликнул Алекс. — Ты пыталась помочь мне от чистого сердца, да? Должно быть, это так. Зачем еще ты стала бы так безрассудно рисковать своей жизнью! Ты уверяешь, будто хотела выудить у Баррингтона информацию. — Последние слова Алекс произнес, передразнивая Гвен, визгливым детским голоском. — А с какой стати ты проявляла невиданную отвагу? Из любви к родовому поместью Рамзи? Но какое тебе до него дело? Или может быть, ты решила бороться за доброе имя лорда Уэстона? Дочь аптекаря хорошо знает, что такое честь аристократа.

— Не люблю сарказм, — едва сдерживаясь, хриплым голосом промолвила Гвен.

— Это всего лишь риторические вопросы. Ответ на них уже прозвучал: ты не ценишь себя, Гвен. Поэтому, цепляешься за то, что другие люди считают важным или ценным.

Гвен отпрянула от него.

— Какой же ты хам!

Алекс рассмеялся:

— Можешь еще назвать меня ублюдком, если тебе от этого станет легче.

— Да, ты действительно ублюдок. А что, если мы поговорим о твоей самооценке? Почему ты приехал сюда? Тебя едва не застрелили — и из-за чего? Из-за интересов брата? — Гвен засмеялась. — Лорд Уэстон всю свою жизнь сетовал на твое поведение и не желал знаться с тобой. Пусть ваши сестры разбираются с тем, почему он продал поместье. Пусть выкупают, если хотят. Почему ты взялся за решение их проблем?

Алекс вдруг смертельно побледнел и медленно опустился на кровать.

— О, Алекс!.. — ахнула Гвен.

Ее агрессивность тут же испарилась. Страх, злость, обида — все это мгновенно трансформировалось в нежность и тревогу. Ее колени подогнулись, и она села рядом с Алексом, дрожа всем телом. Гвен хотелось прикоснуться к нему, но она не смела.

— Я сказала какую-то глупость… Ты помогаешь Джерри и сестрам потому, что любишь их. Ты делаешь то, что должен делать.

Странно, но, произнеся эти слова, Гвен почувствовала холодок внутри. Она никогда не смогла бы полюбить Алекса, поскольку слишком хорошо знала его. Знала все его недостатки. Знала, что он ей сейчас ответит. Алекс наверняка отмахнется от нее, сделает какое-нибудь циничное замечание, даст ей понять, что такое чувство, как любовь, для него ничего не значит.

Но на этот раз ничего подобного не произошло.

— Я этого не хотел, — выдавил из себя Алекс, уставившись невидящим взором в белую голую стену.

— Да, я знаю…

— Мне нужно было продолжать путь, не сходить на берег, плыть дальше в Лиму.

— Может быть…

— Не было никакого смысла оставаться в Англии.

Это замечание Гвен не могла не оспорить.

— Ты любишь свою семью, своих близких. Не возражай! Возможно, твой брат действительно совершил ошибку и…

Гвен осеклась, поймав на себе странный взгляд Алекса. Он тяжело дышал, как ныряльщик после затяжного пребывания под водой.

— Мне надо кое-что объяснить тебе, Гвен.

Она кивнула.

Алекс придвинулся к ней так, словно хотел посвятить ее в какую-то тайну.

— Ты говоришь о любви, — начал он ровным спокойным голосом, — ты считаешь, это чувство может поддержать человека в трудной ситуации, спасти его.

«Да, — хотела сказать Гвен, — любовь удерживает человека на плаву. И учит ответственности». Но она промолчала, с замиранием сердца предчувствуя, какое направление примет сейчас их разговор.

— Наверное, в этом ты права, — продолжал Алекс с грустной улыбкой, — но пойми: порой любовь неотличима от трусости.

Гвен не разделяла его мнение.

— Нужно иметь смелость любить, — сказала она. — Я не считаю трусостью стремление быть крепко связанным с другим человеком.

— Хорошо, я приведу тебе пример. Расскажу кое-что о себе. В детстве я страдал тяжелой формой астмы.

— Да, я знаю.

Об этом ей рассказывали и Ричард, и сестры Алекса, которые боялись, что эта ужасная болезнь возобновится. Гвен не разделяла их опасений. Алекс всегда казался ей сильным здоровым мужчиной.

— Это страшное заболевание. Врагу не пожелаю такого, — продолжал Алекс. — Ты вдруг ни с того ни сего начинаешь задыхаться и не можешь совладать с приступом удушья. Причем он может настичь тебя в любой момент. Ты вроде бы прекрасно чувствуешь себя, и тут вдруг внезапно начинается приступ, и ты падаешь на пол с одной только мыслью: где твое лекарство? Иногда оно находится в кармане, под рукой, а иногда до него не дотянуться. Пропитанная солью бумага и спички могут лежать на столе и тебе до них не добраться. Ты не можешь встать и не можешь позвать на помощь. А это значит, что тебе не удастся сделать спасительную ингаляцию. Единственная надежда, что в комнату, в которой ты задыхаешься, кто-нибудь случайно войдет. — Алекс судорожно вздохнул. У Гвен сжалось сердце. — Я хорошо помню подобные минуты ожидания. Я чувствовал себя беспомощным младенцем. О спокойствии и самообладании не могло быть и речи. Я испытывал дикий страх, Гвен, и знал, что когда-нибудь мое ожидание окажется напрасным и в критический момент ко мне на помощь никто не придет.

Гвен почувствовала, как по ее щеке покатилась слеза и украдкой смахнула ее. Если бы Алекс заметил, что она плачет, это ему вряд ли бы понравилось.

— Я чувствовал свою зависимость от других, — сказал он.

— Я понимаю тебя.

Дрогнувший голос выдал Гвен. Алекс пристально вгляделся в нее.

— Воспоминания о том времени не причиняют мне боли, Гвен. Наверное, мне следовало сразу предупредить тебя об этом. Я рассказываю все это только для того, чтобы кое-что объяснить тебе. После нескольких жестоких приступов астмы родители приставили ко мне человека, который должен был ходить за мной по пятам — из комнаты в комнату, из дома на лужайку, с лужайки в дом. Когда я ходил в туалет, сопровождавший стоял у двери, прижав к ней ухо. Мне не разрешали ходить в лес, играть с собаками, кататься на лошади, общаться с мальчишками. Моей компанией были сестры и Джерард. Правда, брат не всегда снисходил до игр с калекой.

— Алекс… — прошептала потрясенная Гвен.

— Он сам употреблял это слово, и я не сердился на него. Но все усилия родителей вылечить меня не приносили результата. И тогда доктора высказали предположение, что моя болезнь возникла на нервной почве. Меня послали лечить нервы в Хеверли-Энд. Родители надеялись, что уединенная жизнь и строгий распорядок дня поспособствуют моему выздоровлению. Меня каждый день выводили на прогулки, кормили, обучали различным наукам, купали и укладывали спать. Мне было лет десять-одиннадцать, и я чувствовал себя зверушкой на коротком поводке. Но я, по крайней мере, был в безопасности. Теперь я не боялся, что останусь во время припадка один и не смогу дотянуться до лекарства. Но время от времени я испытывал отвращение к себе из-за того, что мне порой нравилось быть ручным зверьком. Это, конечно, продолжалось не очень долго. Я рос, объем моих легких увеличивался. Я становился все смелее и, в конце концов, решил, что мне надо пойти в школу. Я настаивал на этом, требовал, умолял родителей отпустить меня, ссорился с ними. Но они не желали уступать мне. Ими двигала, конечно же, любовь. Но я не хотел сдаваться и однажды убежал из дома. Меня поймали, вернули в усадебный дом и заперли в четырех стенах. Разумеется, из любви ко мне. Усадьба Хеверли-Энд стала моей тюрьмой. Но я знал: меня держат под замком и лишают меня свободы, поскольку искренне любят. Родные думали, что, накладывая ограничения, они тем самым спасают мне жизнь. И я не обижался на них. Тем не менее, я вынужден был перейти к угрозам, чтобы завоевать себе право учиться в Итоне. И до сих пор не могу отделаться от мысли, что любовь и забота способны задушить человека.