Книга Исландия - Александр Иличевский

Когда она зашла в обменник на углу с Яффо, я сунулся за ней следом. Меняла её уже расспрашивал о чем-то, и я услышал:

– Из Магдалы.

Меняла хмыкнул.

– Суперское место, – возразила она.

Он снова хмыкнул и махнул ей рукой. Она зашла в подсобку. Потом он повернулся ко мне. Я сделал вид, что курс меня не устраивает, и ретировался. Я отошёл подальше и стал её ждать.

Я бывал в Магдале. Если уж приехал в Галилею и решил искупаться в Генисаретском озере, непременно попадёшь в Магдалу.

Да, она так и сказала про свою деревню: «А'хла мако'м»[20]. Её тогда только что сняли чуваки из обменника.

Как-то проезжая на Голаны через Магдалу с моим всезнающим другом-программистом, мы заправляли там его машину, и он сказал:

– Здесь покупают виллы набожные американцы. Дома потом весь год стоят пустые, хозяева приезжают только на Пасху. Здесь можно купить тысяч за двести отличный дом с бассейном.

– Да, – кивнул я, – купить здесь дом и потом в нём повеситься.

Когда она вышла, у неё в руке были деньги. Она пересчитала их и спрятала в карман.

Вскоре я подсел к ней в баре, и мы «разговелись».

День заканчивался. Закат растопил углы города, его плоскости и объёмы.

В этом городе ангелы иногда выигрывают у бесов. А иногда сливают подчистую. И тогда я достаю дедовы часы, чтобы подвести скорее стрелки…

Она работала официанткой и посудомойкой в кафешке, в которой при наплыве посетителей постоянно вылетали пробки. Колдуя над жаровнями, разнося хумус с фалафелями, она копила деньги на татуировку и возможность снять угол в Тель-Авиве. Я оставлял ей чаевые и водил её по барам, в шутку предлагал отвезти обратно в Магдалу. Она только смеялась в ответ и грозилась сдать меня францисканцам, у которых я работал в хостеле и тренировался в праведной жизни. Жила она на улице Исландия, в совершенных трущобах, вместе с двойняшками из Ашдода, учившимися в школе медсестёр, и русской студенткой, выращивавшей на балконе марихуану. В то утро, когда мы впервые проснулись с ней вместе, я выдал русской и её парню полсотни, чтобы они всем купили пива. Пока Мирьям плескалась в душе, я стоял у окна и видел, как они пересекали двор. Не успели перейти улицу, как на них вылетел велосипедист. Они отпрыгнули в разные стороны и тут же снова припали друг к другу. Велосипедист помчался дальше, привстав в седле.

Дни на улице Исландия заканчивались великолепно. Мы усаживались на балконе – только для того, чтобы понять: закат – царь Иерусалима. На закате во многих его уголках с глухим дребезгом раздаётся бой колоколов. Зрение покоряет сознание, и глаз не в силах оторваться от отсвета, который преображает всё вокруг таинственной прозрачностью. Иерусалим словно приподнимается над собой: вот откуда это ощущение, что здесь ты будто на парящем острове.

Прежде я искал её повсюду, потому что в ней было что-то похожее на то, что содержалось в сердцевине этого загадочного города. Когда я впервые её увидел, она подсела ко мне за столик, несмотря на то что бармен сверлил её глазами, зыркая то и дело, хотя в этот ранний час в забегаловке почти никого не было. Уличный свет, отражённый от иерусалимского камня, ложился на её лицо. Она была как будто гуттаперчевой, с тихо светившимися жадностью к жизни глазами. Лицо её было озарено искренностью и чем-то не принадлежавшим реальности. Ещё что в ней было – так это охотничье терпение и полнота будущего: то, чего мне всегда и особенно тогда не хватало. Казалось, она думает об отвлечённом и ждёт, когда явится волна чего-то опасного и унесёт её прочь. В кафе иногда заходили туристы и пялились на вывешенное меню. Наконец бармен, быстрый лохматый парень с серьгой в ухе, выскакивал из-за прилавка: «Мирьям, ты не могла бы вернуться к своим обязанностям?» – «Что ты хочешь от неё?» – спрашивал его я. Она молчала, но, улыбаясь, приподнималась из-за стола. Я брал ей и бармену по пиву, и какое-то время мы могли продолжать болтать. Несмотря на притворство, было в ней что-то более законное, чем сама реальность.

Тем же утром, когда мы впервые проснулись вместе, я ехал в автобусе. Я стоял на задней площадке вместе с человеком в заношенном лапсердаке и затёртой шляпе. Его крохотный сын, лет трёх, доверчиво держался за полу отцовского облачения. На красивом тонком лице мужчины выражалось молитвенное страдание. «Папа, мы едем к маме в больницу?» – спросил мальчик. Мужчина ничего не ответил, только потрепал сына по вихрам и поправил ему кипу. Я тихонько притёрся к ним и опустил в карман лапсердака двадцатку.

Тот день был тихий и ясный. Обычный день июня, когда до ноября уже не пробежит ни тени облачка.

За три часа я проехал на автобусах из конца в конец весь город. Библейский Зоопарк, Малха, Гонен, Катамон – в этих названиях мне чудилось что-то демоническое, какая-то путеводная головоломка, которой я всегда побаивался – вдруг она сложится и мне придётся прочесть своё имя.

Я сошёл близ университетского кампуса и отправился в библиотеку. В ней тогда были выставлены рукописи Ньютона. Я часто заканчивал свои блуждания в университете, потому что почерк человека, совладавшего с законом земного тяготения, действовал на меня гипнотически. Я рассматривал буквы рукописей, следил за нажимом пера, и у меня кружилась голова при мысли о том, что автор вечных законов мироздания давно уже мёртв. Зияние вечности исходило от страниц его прозрений.

Я ходил по читальным залам и рассматривал людей, сидящих над отражениями своих лиц от поверхности забвения. Я долго выбирал какую-нибудь книгу на английском языке и открывал её наугад. Отсчитывал загаданную строку сверху – и пытался в её смысле разглядеть подсказку к тому, что происходит. Я верил в библиотеку – в силу слов, составивших её стены. В тот момент, когда огонь их становился невыносимым, я спешил уйти.

Из библиотеки я отправлялся обычно в бар Arisona Fish. День в нём тоже заканчивался правильно – напрочь оторванным от календаря, от самой земли. Низкое солнце поглощало свайные домишки и поджигало высотки над долиной Святого Креста. Я заказывал два пива – и к концу второго воскресал вместе со всем, что происходило вокруг с этим городом, утопавшим в закате. Бар был плохонький, из тех, где у порога в конце дня усаживались таксисты после смены и тянули пиво, лузгали солёные семечки. Всё вокруг, казалось, обретало звучание. Улицы замедляли течение. Заходившие сейчас в бары этого города оказывались вне своего прошлого, настоящего, будущего. В нас видны были только промельки душ, отлетавших, не успев оглянуться на город. Личные судьбы казались мелкими в сравнении с глыбами времени, за которые брался резец заката. И что теперь могло сделать со мной время – в этом городе, состоящем из самого нерушимого и самого эфемерного во Вселенной?

В библиотеке был один момент. Я заметил женщину, сидевшую без книг за столом. Она сидела и рассматривала масонские витражи, украшавшие стену. На её лице теплилась улыбка. Она поднялась и заговорила со мной.