Книга Покров-17 - Александр Пелевин

Первое — в Покрове-17 более нельзя оставаться. Тьма, породившая это проклятое место, обрела волю и плоть. Она уничтожит здесь всё живое. Ждать и терпеть больше нельзя.

Второе — мы нужны нашей стране. Мы должны быть сейчас в Москве, среди защитников Дома Советов. Мы обязаны защитить нашу Родину от воров и убийц, которые собираются разграбить ее и распродать по кусочкам, обрекая наш народ на смерть и нищету. Если мы не сделаем это, в Покров-17 превратится вся страна и эта тьма будет страшнее, чем то, что происходит здесь.

Может быть, именно наша горстка отчаянных сумасшедших станет той каплей крови, которая склонит чашу весов Истории на правильную сторону.

Но мы не хотим лишнего кровопролития. Сначала мы мирно подойдем к блокпосту и попросим пропустить нас. Но мы готовы к столкновениям. Готовы ко всему.

Мы не убоимся. Мы казнили свой страх. И будь что будет — мы уже победили.

И когда сама Смерть взглянет на нас своими пустыми глазницами, когда ядовитое жало ее нависнет над головой, когда оскалит она гнилую свою усмешку, мы скажем ей: «Да».

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Из книги Андрея Тихонова «На Калужский большак»

26 декабря 1941 года, поселок Недельное

Грохнуло прямо над головой, тряхнуло, посыпалась со сводов кирпичная крошка. Замолк на колокольне пулемет — его разнесло прямой наводкой. Осмелевшие немцы подбирались всё ближе.

Храм, в котором засели бойцы, остался последним рубежом, связанным с остальными частями дивизии узкой простреливаемой улицей. Но пополнить силы было уже невозможно. Всё, что оставалось — оттягивать отход до последнего, чтобы основные силы могли передислоцироваться для контратаки.

Вместо Кричевского оборону церкви возглавил командир роты автоматчиков Ковтунов.

Еще один танковый снаряд проломил дыру в стене, и зава-лило кирпичами лейтенанта Старцева. Его вытащили из-под груды обломков с раздавленной грудной клеткой и окровав-ленной головой, он тяжело дышал.

Селиванов, Игнатюк и Максимов потащили Старцева за полы шинели к центру храма, навстречу солдатам с носилка-ми. Но еще один танковый залп, ударив по стене, сбил их с ног, поднял столб пыли, засыпал крошкой.

Когда развеялся дым и пришли в себя, Старцев уже не дышал.

— Твою мать! — в сердцах заорал Максимов. — Нас всех тут положат, что ли?

Селиванов не ответил. Его тошнило, сильно кружилась голова. Он попытался встать в полный рост, но тут же пошатнулся и сел на пол, чтобы не упасть. Бессмысленно посмотрел перед собой: всё смазывалось в вязкий туман, кружилось и мельтешило. Рядом что-то орал Игнатюк — кажется, ему, Селиванову, да, точно, ему.

Не дождавшись ответа, Игнатюк подхватил Селиванова под руку, подобрав его винтовку, и потащил в глубь храма.

Снова удар снаряда. Оба упали на пол.

Когда вернулась способность слышать, Селиванов понял, что немцы уже подобрались к церкви: совсем рядом трещат их автоматы, сухим лающим голосом звучат команды на немецком.

Селиванов и Игнатюк залегли за рухнувшей колонной, выставили вперед винтовки. Рядом засели еще трое бойцов.

— Максимов где? — вспомнил вдруг Селиванов.

Ведь только что был рядом.

Снова громыхнул снаряд, стены пошли ходуном.

— Не знаю… — запыхавшись, сказал Игнатюк. — Да черт!

И показал пальцем вперед.

Максимов, раскинув в стороны руки, лежал лицом вверх в пяти шагах от того места, где бросили мертвого Старцева.

Только Селиванов и Игнатюк остались из всего отделения.

Немцы подошли вплотную к разбитым окнам. Крепко прижали огнем, заставили бойцов сгруппироваться в глубине храма.

— Приказ отходить!.. Отходить! — ревел кто-то сзади.

Наконец-то, подумал Селиванов.

Но немцы поливали огнем со стороны окон так, что даже не поднять голову. Селиванов обернулся: остальные бойцы уже отходили в дальний конец храма, где через двор и узкую улицу можно было добраться до основных сил.

— Ну давай-давай! — крикнул ему Игнатюк. — Отходим!

Высунулся, встал на колено, пальнул из винтовки в сторону немцев, а потом вдруг согнулся пополам и завалился на пол.

Селиванов подполз к нему.

Игнатюк выл от боли, с силой сжав зубы. Винтовка выпала из его рук, он крепко держался окровавленными ладонями за живот.

— Ох ты ж… — сказал Селиванов. — Как они тебя… Давай, сейчас дотащу до остальных, ты, главное, не отключайся.

Стараясь не поднимать голову, повесил винтовку на плечо и ползком потащил Игнатюка к своим. Над головой свистели пули, ударялись о стены, совсем близко лаяла немецкая речь.

Игнатюк стонал и бредил.

— Я ж помру тут, братец, совсем помру, господи, крышка мне, совсем крышка, кранты, понимаешь?.. — бормотал он, а потом опять приглушенно стонал.

— Не ссы, боец, — говорил Селиванов. — Сейчас до медсанбата дотянем, будешь как новенький, понял? Мы всех потеряли, не хватало еще чтобы и ты тут… Прорвемся!

Опять громыхнул снаряд по стене, присыпало крошкой и штукатуркой.

— А-а-а-а! — взревел Игнатюк. — Как больно, твою ж мать, как больно!

Еще сильнее затошнило Селиванова, кружилась голова, и всё вокруг сливалось в туманный калейдоскоп, и темнело в глазах. Значит, контузия, подумал он, точно контузия. Ничего, добраться бы и Игнатюка дотащить…

Игнатюк кричал от боли. Еще бы, думал Селиванов, пуля в животе…

Опять потемнело в глазах.

Совсем низко над головой засвистели пули, и вдруг резкой болью ударило в руку, которую он выставил, чтобы проползти вперед, прошило насквозь запястье, раздробило кость.

Селиванов вскрикнул и инстинктивно прижался к Игнатюку, не зная зачем, и понял, что обе его кисти в крови и сам он ползет по полу, вымазанному кровью.

Стало ясно, что так они никуда не доползут.

Селиванов, сжав зубы от боли, заполз за груду обвалившихся кирпичей и затащил следом Игнатюка. Расстегнул ремешки каски и снял, потому что сползала на лоб и мешала видеть. Привалился головой к развалинам, посмотрел на Игнатюка. Его лицо исказилось от боли, он мелко дрожал и хныкал.

— Как больно, — стонал он.

— Ничего, — запыхавшись, говорил Селиванов. — Прорвемся. Прорвемся обязательно, куда ж денемся. Прорвемся…

Реже звучали выстрелы. Немцы осторожно входили в храм.

— На стены глянь, — слабеющим голосом прошептал вдруг Игнатюк.

— Что? — переспросил Селиванов, не расслышав.

— Посмотри.

Лицо Игнатюка, белое как снег, покрылось каплями пота, и еле заметно шевелились губы.