Книга Покров-17 - Александр Пелевин

Я встаю перед мертвым Селивановым, перед пулей, зависшей над его телом: она летит прямо в его лицо.

Смотрю ему в глаза.

И теперь я знаю, что надо сделать, чтобы победить смерть.

Старик сказал, что если я сделаю это, всё исчезнет. Пропадет пропадом Покров-17, будто и не было его никогда; и не станет этой темноты, не станет заброшенного города, поросшего дикой травой, не станет пустых витрин и ржавых автобусных остановок; блокпостов, колючей проволоки и сторожевых вышек; не станет института, отделения милиции, базы «Прорыва»; не станет и самого «Прорыва», и Старика, и Полковника, и Капитана, которые отстреливаются сейчас там от ширликов, да и ширликов тоже не станет. Они просто во мгновение прекратят существовать.

До свидания, Капитан. Пока, полковник Каменев. Прощай, злой и упрямый Старик. Спасибо вам.

Исчезну и я: всё, чем я был и что я помнил, растворится в неизвестности. Так надо. Это и не было моим никогда. Я был частью замысла, породившего Покров-17, и теперь сделаю то, что должно.

До свидания, писатель Андрей Тихонов. Спасибо тебе.

Я беру пальцами зависшую в воздухе пулю. Она сдвигается с трудом, будто выковыриваю ее из промерзшей земли.

Разворачиваю острым концом к себе.

И снимаю с лица темновизор.

Теперь я всё вижу.

Лучше, чем раньше.

Вижу, как разрывается огнем передо мной дуло винтовки, и это самое последнее, что видит солдат перед тем, как накроет его, уже окончательно, бесконечная всепоглощающая темнота — но нет больше никакой темноты, и хоть мне чертовски больно, господи, как же мне больно, но я кричу окровавленными губами, в последнем рывке, вытягиваясь всем телом, дожимая до конца спусковой крючок немецкого автомата.

Спи, солдат, как спит река. Спи, как тень и прах.

Свистят над головой пули.

И, сгорбившись, вдруг падает передо мной немец, готовый выстрелить прямо мне в лицо.

И те, кто шел за ним, с криками рассыпаются, прячась за укрытия.

Я делаю последний рывок и перекатываюсь за груду кирпичей, где лежит мертвый Игнатюк.

Снова пальба из глубины храма. Отстреливаются немцы из укрытий, трещат автоматные очереди, гремят винтовки, содрогаются стены от пушечной канонады.

Я уже ничего не вижу: кровь заливает глаза.

Спи, как лодка рыбака дремлет на волнах.

Больно, ужасно больно, кровь хлещет горлом, разрывается грудь.

Выстрелы. Крики. Топот ног.

И чья-то рука крепко хватает меня за ворот шинели.

Уподобившись нулю, станешь нам как брат. Я ничего не вижу.

Закрываю глаза.

Разницы нет.

«Я не сплю. Не сплю. Не сплю», — говорит солдат.

ЭПИЛОГ

Санкт-Петербург

9 мая 2019 года

— Саш, ну ты там долго? Скоро пускать уже перестанут!

— Да, да, я уже подхожу, пришлось машину бросить…

Светлый и жаркий май, солнце играет бликами на стеклах Эрмитажа, огромная толпа человеческая, многоликая, разношерстная, и все такие разные — кто уткнулся в смартфон, кто делает селфи на фоне Александрийской колонны, кто нацепил советскую пилотку, кто посадил ребенка на плечи…

Саша с телефоном у уха пробирается через толпу и идет к трибунам, где уже собрались все. Пришлось бросить машину и натурально бежать к Дворцовой, поэтому он запыхался, ему трудно дышать, и пот заливает глаза.

Но надо успеть. Прямо сейчас начнут.

Здоровенная очередь перед металлоискателями.

Саша бежит к началу очереди, где стоят два милиционера в белых парадных рубашках.

— Молодой человек, вы…

Размахивает пропуском.

— Там дед мой! Вот, спецпропуск… Пятый канал. Опаздываю, товарищ лейтенант.

Полицейские смотрят недоверчиво на усталое, взрослое, небритое Сашино лицо.

— Ладно…

Так, трибуна под номером 2Б. Они должны быть там.

Господи, какая толпа!

Саша пробирается сквозь тесное скопление людей. Случайно кого-то толкнул, извинился. Услышал «извините» в ответ.

Даже никто не хамит.

Он очень любит этот праздник.

Но есть кое-кто, кто любит его еще больше.

Саша торопливо поднимается по ступеням, протискивается на навес трибуны.

Смотрит на площадь.

Всё уже готово к параду. Сейчас вот-вот загремит оркестр… Черт, да где же они?

И вот он видит, как торчит из толпы лысая макушка отца, а рядом усаживается на скамейку дед. Улыбается во все зубы. На нем парадная форма, блестят ордена, совсем высохли руки — и, кажется, еще больше морщин прибавилось за эти полгода, что они не виделись.

— Дед! — кричит Саша.

Дед радостно узнает его. Кидается было со скамейки, но отец ласково придерживает за плечо.

Обнимаются крепко.

— С праздником тебя, дед! — говорит Саша.

— И тебя, и тебя… Устраивайся, тут на скамейке место, я подвинусь…

— Да ты что, сиди ты спокойно, постою.

— Что ж, ног у него нет, что ли, — усмехается отец, который успел уже приговорить с утра пару бутылок пива.

Сегодня можно.

Саша смотрит в телефон: 9:59.

— Всё, минута осталась. Дед, тебе видно? Всё норм?

Дед кивает, улыбается, вытягивает шею и оглядывает залитую солнцем площадь. В эту минуту он похож на счастливого ребенка в ожидании праздника.

Это его день. Этот парад — для него.

Подходят две чиновницы комитета по культуре с бирками организаторов, у них смешные пышные прически и строгие костюмы. Улыбаются.

— Так, вы на месте, а вы… Вам удобно?

Оглядываются. Приближаются к деду, Саше и его отцу.

— Так, а вы… Простите, напомните?

Дед с улыбкой щурится на солнце, поправляет фуражку и четко, по-военному отвечает:

— Селиванов Василий Георгиевич.

И гремит оркестр.

Июнь 2019 — август 2020 Cанкт-Петербург