Книга Русский Египет - Владимир Беляков

Египетская династия Мухаммеда Али, правившая страной с 1805 по 1952 год, не была в этом смысле исключением. Ее представители собрали богатейшую коллекцию личного оружия — целый музей. После ликвидации монархии коллекция эта много лет лежала мертвым грузом в бывшем королевском дворце Абдин в центре Каира.

Дворец Абдин был построен в 1872 году и уступает богатством архитектуры и роскошью разве что Версальскому дворцу французских королей. После революции 1952 года он стал президентским, но главы республиканского Египта — Насер, Садат и Мубарак — почти не пользовались им. Впрочем, часть дворца до сих пор занимают некоторые президентские службы. И вот постепенно созрело решение: превратить другую его часть в музей, выставить напоказ королевскую коллекцию оружия. А заодно добавить к ней еще несколько экспозиций: личные собрания королей, столовое серебро, фарфор, хрусталь, подарки президенту Мубараку.

Рассказывая обо всем этом корреспонденту «Аль-Ахрам Уикли», профессор Габалла утверждал, что в коллекции музея есть сабля большой ценности, использовавшаяся при коронации русских царей. «Она была куплена королем Фаруком на одном из аукционов в Европе», — добавил он.

Открытие музея состоялось накануне Нового, 1999 года, а в начале января я отправился в Абдин. Посетителей в музее оказалось на удивление много. Почти все они были египтяне, а не иностранные туристы, как в большинстве местных музеев. Возможно, потому, что Абдин только что открылся, а его экспонаты рассказывают о недавнем прошлом, которым египтяне, в отличие от времен фараонов, интересуются гораздо больше. А может, дело было в том, что в школах как раз начались каникулы. Впрочем, школьников среди посетителей музея было не так много.

Толпа неторопливо перекатывалась из зала в зал, к некоторым витринам было трудно подойти. Но я методично осматривал экспонат за экспонатом, и в первой же витрине 3-го зала вроде бы нашел, что искал. Сабля выглядела довольно скромно — кривая, с костяной ручкой и серебряными накладками на ножнах. Пояснительная табличка гласила: «Турецкая сабля «шамшир», подарок Оттоманского султана русскому императору Николаю I, 1847 год».

Так вот она какая, сабля российских императоров! Но если, по мнению профессора Габаллы, она — очень ценный экспонат, то почему выглядит столь обычно и помещена в одной витрине с другими саблями?

Размышляя об этом, я продолжал осматривать витрину за витриной. Обнаружил, между прочим, пару старинных русских пистолетов — один с ручкой из слоновой кости в виде орла, другой, пятизарядный, в деревянной коробке со всеми своими аксессуарами. Увидел и более поздние творения русских оружейников — пистолет Токарева и автомат-пулемет Дегтярева. Позже я выяснил, что это подарки королю Фаруку от советского посольства в день его рождения.

На этом экспозиция военного музея закончилась, и я вместе с другими посетителями перешел в зал, где выставлены личные коллекции египетских королей. В первой же витрине в центре зала в гордом одиночестве красовался роскошный меч. Его золотые ножны были украшены драгоценными камнями и узорами, покрытыми цветной эмалью. «Меч правосудия и коронации, — гласила пояснительная табличка. — Изготовлен в Германии в XVII веке, принадлежал российским императорам». Значит, именно его имел в виду профессор Габалла, а не саблю Николая I! По-арабски же и сабля, и меч, и даже шпага обозначаются одним словом — «сейф».

Как попал германский меч к российским императорам, объяснить нетрудно. Правителей двух стран связывало кровное родство. Достаточно вспомнить, что русская императрица Екатерина Великая была немкой. Как попал меч российских императоров к королю Фаруку, объяснил профессор Габалла. Но каким образом он оказался в Европе? Тут, полагаю, объяснение, скорее всего такое: меч, как тысячи других ценностей, был вывезен из России после Октябрьской революции кем-то из эмигрантов. Как это сделал с саблей атамана Фролова Василий Голенищев-Кутузов.

Но меч императора, в отличие от сабли военачальника, — национальное достояние. Место ему не во дворце Абдин, а в Оружейной палате в Кремле. Впрочем, возможно, что именно оттуда он и попал в Европу, — тем же путем, что и Синайский кодекс и масса других культурных ценностей, проданных в свое время Советским Союзом, чтобы получить средства на индустриализацию. Но хорошо хоть, что в конце концов меч оказался в музее, а не осел навечно в частной коллекции. Теперь его может посмотреть каждый, кто приедет в Каир.

Глава 22

Переводчик Тутанхамона

Весной 1996 года я познакомился в Каире с египтологом Элеонорой Кормышевой. Незадолго до этого она получила лицензию от Высшего совета древностей Египта на изучение скальной гробницы в Гизе, прямо под пирамидой Хеопса. Значит, впервые за более чем 30 лет в Египте будет работать российская археологическая экспедиция — с тех самых пор, как покойный ныне академик Борис Пиотровский обследовал в начале 60-х годов вместе с коллегами-археологами Вади Алляки на юге страны накануне частичного затопления долины водами Асуанского водохранилища. Факт, согласитесь, отрадный, особенно если учесть, что у российской египтологии — давние традиции, что среди отечественных ученых были такие выдающиеся люди, как профессор Владимир Голенищев.

Кормышева — доктор исторических наук, сотрудник Института востоковедения Российской академии наук. Но денег на экспедицию ни у института, ни у академии не было. Финансировать ее обещали спонсоры. Кормышева, как руководитель экспедиции, прилетела в Каир первой, чтобы как следует подготовиться к работе. Но за день до прилета двух других членов экспедиции — преподавателя МГУ Ольги Томашевич и сотрудника Института востоковедения Михаила Чегодаева — из Москвы пришло сообщение: спонсоры в деньгах отказали.

Кормышева была в отчаянии, но первый полевой сезон экспедиции все-таки состоялся. Помогли ей и египтяне, и сотрудники российских учреждений, и знакомые египтологи-иностранцы. Я же написал большой материал для «Труда», куда незадолго до этого перешел работать из «Правды», в котором не только рассказал об экспедиции и ее научном значении, но и пристыдил спонсоров. Кормышева купила несколько десятков экземпляров газеты с моей статьей, и с осени члены экспедиции стали искать новых спонсоров, неизменно вручая им экземпляр «Труда».

Помогло. Следующий полевой сезон, 1997 года, был уже полноценным, и в марте экспедиция собралась в Каире. Я познакомился с ее членами, подружился с ними.

В многочисленных разговорах с археологами не обошлось, конечно, и без обсуждения достижений российской египтологии. Тут-то Томашевич и спросила:

— Володя, а что вам известно о профессоре Викентьеве?

Я признался, что очень немного, — лишь то, что рассказал о нем в предыдущих главах: много лет преподавал в Каирском университете, похоронен в «русском склепе» на греческом православном кладбище в Старом Каире. Как выяснилось, Томашевич собирала материалы для научного доклада о Викентьеве, и кое-что ей удалось найти в отечественных архивах — преимущественно о том времени, когда он еще жил в России. Тут уже я проявил живой интерес, и Томашевич обещала познакомить меня с докладом, когда он будет готов.