Книга От часа тьмы до рассвета - Вольфганг Хольбайн

Эти видео должны быть фальшивкой, независимо от того, что кричало мое подсознание моему сознанию на смеси русского и китайского! Кто-то с необычайной ловкостью смонтировал это видео, это просто не могло, не должно было быть правдой! Созерцание этих сцен было даже для меня, взрослого человека, на грани переносимого. И если этот фильм действительно предназначался для того, чтобы доказать мне, что я уже однажды был в крепости Грайсфельдена, я не хотел представлять себе, что там со мной такое сделали, что мое травмированное сознание вытеснило даже всякий намек на воспоминание об этом в дальний уголок моего подсознания!

Я закрыл глаза и решил умереть. Лучше я буду ждать смерти, чем посмотрю хоть кадр из этих жутких фильмов. Я отказываюсь жить и буду ждать конца! Ничто не может быть более жестоким, чем та действительность, в которой я очутился. Вдруг открылась дверь, и по дуновению воздуха я понял, что кто-то сел на табуретку возле моей постели. На своем лице я ощутил чье-то теплое дыхание: кто-то смотрел на меня с самого близкого расстояния. Но я не открывал глаз. Я больше вообще не хотел ничего видеть, ничего больше слышать, чувствовать, никогда!

— Господин Горресберг! — проговорил тихий голос возле моего уха. Голос был мне знаком, но я не помнил, откуда. Да это и не важно. Я ждал только смерти. — По графику вашего мозга я могу судить, что вы уже не спите, — сказал мужчина. — Поговорите со мной.

Я молчал и не смотрел на него. Несколько мгновений я пытался задержать дыхание, надеясь, что мне удастся задохнуться, но быстро убедился, что я не могу достаточно долго задерживать дыхание даже для того, чтобы потерять сознание.

— Вы не находите, что ваше поведение слишком детское? — спросил голос, звучание которого было мне странно знакомо, помолчав некоторое время. — Это не соответствует вашему характеру.

— Тогда вы знаете мой характер лучше, чем я. — Меня так рассердило замечание мужчины, что я от злости тут же забыл и свое упрямство, и решение умереть и ответил ему.

— Ну разумеется, — раздалось легкое причмокивание. На мое лицо и шею брызнули крошечные капельки слюны. Кто бы ни сидел рядом со мной, он должен быть довольно старым, либо носить вставную челюсть, либо и то, и другое. — На расстоянии вещи видишь отчетливее, нежели если быть полностью погружен в них, — философствовал непрошеный гость возле моей постели.

— Чего вы от меня хотите? — раздраженно спросил я, еще плотнее зажмурив глаза.

— Я здесь, чтобы зафиксировать вашу последнюю волю, — ответил мне человек спокойным голосом.

Я позабыл о своем упрямстве, открыл глаза и уставился на говорившего. Кто-то включил лампу дневного света под потолком, и в первые мгновения я не видел ничего, кроме пестрых точек и линий, которые плясали перед моими глазами, но вскоре из этого хаоса формы и красок выступил серый призрак. На стуле возле моего ложа сидела, ссутулившись, худая фигура: Фридрих фон Тун, седой адвокат, который пригласил нас в крепость. Он казался слегка запыленным. Безобидный старый человек, услужливые манеры которого и открытая улыбка должны были производить впечатление очень дружелюбное, почти отеческое. Такого старичка можно встретить, откинувшимся на спинку деревянной парковой скамейки светлым летним днем. Я мог легко представить, как он любуется, глядя, как играет его внук, полный гордости, мудрости и невозмутимого покоя, совершенно безопасный и не страшный.

Но здесь был не парк и не детская площадка, а старик сидел не на скамейке, а на хромированном табурете рядом с моим ложем в этой странной больничной палате. И каким бы безобидным он ни казался, он был неизбежно втянут в смертельные махинации профессора Зэнгера.

Старик со вздохом наклонился вперед и взял портфель с документами, который стоял на полу рядом со стулом. Он был из потрепанной коричневой кожи, обитой латунью, и наводил на мысль, что он в том же возрасте, что и его седой обладатель. Дрожащими пальцами старик деловито отпер все замочки и достал из портфеля серый блокнот, затем отставил портфель на пол и достал из нагрудного кармана жакета зеленый карандаш. Я не смог подавить стон, когда увидел черную жилетку с золотой цепочкой, которая свисала на живот старика. Фон Тун был своеобразным живым анахронизмом. Его одежда, его обходительные манеры, все в нем наводило на мысль, как будто он по недоразумению оказался не в своем столетии. Из обветренных высохших губ старика высунулся розовый кончик языка и лизнул кончик карандаша. Затем адвокат выжидающе воззрился на меня.

— А я мог бы быть уже так далеко… — бесцветным голосом промолвил он.

— Думаете, и я тоже мог бы быть далеко? — в моем голосе послышался откровенный сарказм. Мое недавнее желание умереть, словно жалкий пес, поскуливая, забилось в дальний уголок моей личности — слишком силен был протест, который вызвал во мне этот старик своими словами. — Вы считаете, что мне уже пора на тот свет? — язвительно спросил я. — Зачем же тогда все эти машины, если со мной все равно покончено? Зачем все эти усилия?

— Потому что вы нам интересны, — ответил адвокат, и напрасно я старался нащупать хоть тень иронии в его словах. — Профессор Зэнгер придает очень большое значение тому, чтобы за вами ухаживали как можно лучше.

Я улыбнулся и приложил все усилия, чтобы мой цинизм не перешел в истерическое хихиканье.

— И вот он посылает ко мне адвоката, который должен записать мою последнюю волю. Что за безумие!

Старик тихонько кашлянул.

— Господин Горресберг, в последнее время у вас часто головные боли? — спросил он.

Я шумно сглотнул. В одно мгновение схлынул весь мой цинизм, которым я пытался защититься. Я растерянно смотрел на фон Туна и молчал. Что известно этому старику?

Черт возьми, я не должен сейчас показывать свою слабость! Я не дам себя запугать этому трясущемуся старику, который стоит уже одной ногой в могиле, говорил я про себя. Это неслыханная дерзость, посылать ко мне такого человека, чтобы именно он выслушал мою последнюю волю! Может быть, Зэнгер прячется где-то в соседних комнатах, сидя перед монитором, и регистрирует мою реакцию на каждое слово с садистским удовлетворением или, как минимум, с псевдонаучным интересом.

— А с вами в последнее время не было никакого несчастного случая, при котором человек в таком возрасте, как вы, мог бы переломать себе все кости? — спросил я, когда мне удалось преодолеть свою растерянность, вместо ответа.

Адвокат мечтательно улыбнулся.

— Я бы стал говорить не о несчастном случае, а всего лишь о запланированном отступлении, — невозмутимо ответил он. — Но в одном пункте вы правы, господин Горресберг: мужчины в моем возрасте должны воздерживаться от таких приключений. Прыгать в шахту, где подвешена воздушная подушка… — Несколько мгновений фон Тун словно смотрел сквозь меня вдаль, как будто рассматривал что-то очень далекое позади меня, где-то в прошлом. На его старческие губы легла меланхолическая складка. — Я всегда был склонен к трюкам, — наконец сказал он несколько мечтательным голосом. — У меня уже была адвокатская лицензия, когда я добровольно поступил в парашютисты. В те времена туда не каждого принимали… — Адвокат тихо улыбнулся своим мыслям. — Англичане во время войны называли нас зелеными бесами. Мы страшно гордились своим прозвищем.