Книга Наследники империи - Павел Молитвин

— Ночь нгайи жечь благовония, просить Мать Ома-мунгу простить их. Ночь ругать пленниц — плохие дочери Омамунги, не жаль давать Оцулаго. Стеречь крепко, — продолжал Гварра, косясь на Мгала. — Утром вести к столбам, привязывать, жечь костер. Дым звать Сыновей Оцулаго. Нгайи стоять коленями на земле, хвалить Оцулаго. Думать о Боге-Отце. Так. Смотреть вокруг — нет. Понял ли?

— Погоди-ка! Ты хочешь сказать, что если мы с Бем-сом собираемся освободить Лив, то лучше сделать это не нынешней ночью, а утром, во время жертвоприношения? — Мгал понизил голос и оглянулся по сторонам. Он был уверен: Гварра давно уже догадался о том, что они с Бем-сом намерены грядущей ночью освободить Лив и удрать от Дев Ночи, спустившись на плоту по течению Ситиали до Земли Истинно Верующих. Судя по тому, что Очивара так и не сумела отыскать Батигар и Шигуб, девушки избрали именно этот путь, имевший перед бегством на гвейре то преимущество, что догнать спущенный в бурную реку плот нгайи, даже разгадав их замысел, не смогли бы при всем желании.

Северянин сознавал, что расспросы о местности и обычаях нгайй наведут пастуха на мысль о готовящемся побеге, но не особенно старался скрыть от него свои намерения. По нескольким оброненным как бы между прочим фразам он понял, что Гварра и его товарищи, не желая зла светлокожим пленникам, будут тем не менее рады, если те как-нибудь незаметно исчезнут, ибо кое-кто из Дев Ночи уже начал засматриваться на них, а уступать чужеземцам своих подружек пастухи не собирались. Мгал предполагал, что у Гварры имеются и более серьезные мотивы поощрять пленников к бегству, связанные каким-то образом с жертвоприношением, однако, видя нежелание его посвящать их в свои дела, не стал проявлять излишнего любопытства. Тем более что сам Гварра нескромных вопросов не задавал, делая вид, что не догадывается о замыслах пленников.

Услыхав последний вопрос северянина, пастух огорченно покачал головой и с сожалением развел руками:

— Ты говорить трудно, я не понять. Прости. Утром дождь не идти. Это так. Ты и Бемс — ставить шатер. Потом Бемс ехать со мной — собирать быков. Понял ли?

— Понял, понял, — усмехнулся Мгал и, спрыгнув с гвейра, направился к Бемсу, который уже помогал пастухам обтягивать их единственный шатер шкурами.

Прислушиваясь к доносящимся из становища нгайй крикам и заунывному пению, отрывистому бою маленьких поясных барабанов и сиплому гудению сопелок, северянин убедился, что Гварра не ошибся: спать в эту ночь кочевницы не собирались. А взглянув на небо, уверился, что и дождя, к которому он уже привык и на который они с Бемсом сильно рассчитывали, в ближайшее время ждать не приходится. Более того, ветер разогнал тучи — впервые с тех пор, как они покинули деревню Нжига, — и на темно-фиолетовом небе неожиданно засияли яркие низкие звезды.

Все складывалось в высшей степени неудачно: похитить Лив, являвшуюся, вместе с Тарнаной и Очиварой, в эту ночь центром внимания нгайй, было совершенно невозможно, и, значит, измысленный план бегства оказывался никуда не годным. Если бы они с Бемсом надумали удрать вдвоем, то сейчас никто бы не помешал им стащить к реке все необходимое для изготовления плота, но припрятать плот до рассвета было решительно негде. Обойдя становище, Мгал, за которым никому, естественно, и в голову не приходило присматривать, удостоверился в этом собственными глазами и вынужден был признать, что посетившая его после разговора с Гваррой мысль залечь на ночь в какой-нибудь расщелине поблизости от жертвенных столбов и оттуда уже выскочить на выручку Лив, когда нгайи будут этого меньше всего ожидать, тоже неосуществима. Сливаясь, две реки так подточили основание скалы Исполненного Обета, что она оказалась нависшей над ними, и никаких расщелин в ней, увы, не было. Точно так же, как не было у северянина, сколько ни ломал он свою бедную голову, ни одной мысли о том, каким образом перехитрить нгайй.

Спасти дувианку можно было единственным способом: прорваться к ней из-за спин кочевниц во время жертвоприношения, с тем чтобы всем вместе броситься со скалы и вверить себя милости богов и клокочущему потоку, который в месте слияния двух рек гудел, бурлил и взревывал, исторгая из своих недр клочья густой пены, тускло светившейся во мраке ночи. Придя к столь неутешительным выводам, северянин закончил осмотр местности, который, заметь его кто-нибудь из Дев Ночи на священной площадке у жертвенных столбов, стоил бы ему жизни, и в последний раз окинул взглядом шатры, скучившиеся у подножия скалы Исполненного Обета.

Невзирая на позднее время, по становищу шастали нгайи с горящими жировыми светильниками и копьями в руках — отгоняли злых духов. Засевшие же в самом большом шатре певицы продолжали оглашать окрестности двух рек громким недружным пением, от которого да-дсе у Мгала свербило в ушах и сосало под ложечкой. В шатре этом находились и предназначенные в жертву девушки, и если бы не неугомонные певицы, несравнимо лучше владевшие копьями, мечами и ножами, чем сопелками, дуделками и голосами своими, от которых толстокожие гвейры и те, вопреки обыкновению, ушли подальше от становища… Ах, как здорово было бы натравить этих огромных тварей на шатры кочевниц! Но нет, чужого они скорее на рог поднимут, чем послушаются, а испугать их, верно, и глегу не под силу…

Постояв еще некоторое время на берегу Ситиали, Мгал отправился в шатер пастухов и, не дожидаясь Бемса, помогавшего Гварре следить за быками, забрался в отведенный им угол и растянулся на пахнущих дымом шкурах.

Утро, как назло, выдалось таким погожим, что в прозрачном воздухе каждая складка, каждый уступ Фла-тарагских гор были отчетливо видны. До лугов и рощь, росших на пологих склонах, до карликовых изогнутых ветрами деревьев, вкогтившихся железными корнями в края неприступных утесов, казалось, рукой подать, и только вершины их скрывались в туманной дымке. С этих-то вершин, как гласили легенды, и взирали на степь орлиные глаза Сыновей Оцулаго, ожидавших условленного сигнала — дымного костра, разведенного перед пятью жертвенными столбами на скале Исполненного Обета.

В это утро Сыновьям Оцулаго не пришлось ждать долго. Едва рассвело, умолкли сопелки, гуделки и поясные барабаны, раскисшая от дождей кожа которых не успела еще как следует просохнуть, натянуться и обрести звучность. Затихли неугомонные, охрипшие и сорвавшие голос певицы, всю ночь умолявшие Мать Омамунгу простить их соплеменниц за то, что грядущий день — единственный день в году — должны они посвятить своему божественному отцу. За ночь изодравшим голос кочевницам удалось, надо думать, убедить богиню, что предназначенные в жертву неверному супругу ее девушки являются самыми скверными дочерями Великой Матери и жалеть их нечего. Теперь же настало время ублажить Оцулаго и уверить его в том, что предназначенные ему жертвы, которые получит он через крылатых сыновей своих, достойны грозного Отца. Сделать это было потруднее, чем договориться с Омамунгой, ибо Оцулаго, подобно всем мужчинам, больше доверял глазам своим, чем ушам, и потому-то, когда три обнаженные девушки были привязаны к трем столбам, перед которыми запалили исходящий клубами сизого дыма костер, наступил самый ответственный момент. Из толпы Дев Ночи, полукругом обступившей дымный костер и находившуюся за ним, расположенную на самом краю скалы площадку с жертвенными столбами, выскочило две дюжины чернокожих танцовщиц. Тела их были раскрашены яркими цветными глинами и увешаны браслетами, ожерельями и бусами, собранными со всего становища.