Книга Транзиция - Иэн Бэнкс

встал и удалился.

Пьяный, горланящий песни карлик доставил его на берег в шлюпке из сахарной ваты и напоследок даже отломил ему кусочек планширя:

– Со вкусом рома, сэр! Попробуйте, ну же!

Философ

Должен признаться, мне в какой-то мере повезло. Вернувшись из-за границы и демобилизовавшись, я сразу нашел себе работу, хотя в то время царила тотальная безработица. Один мой бывший сослуживец – офицер связи – порекомендовал меня руководству полиции. Вышестоящие по достоинству оценили мои таланты и навыки. Не стану скрывать, мне это польстило.

Сперва кое-кто из коллег-полицейских отнесся ко мне враждебно – возможно, потому, что завидовал моей должности. Предпочитаю думать, что со временем я заслужил всеобщее уважение, хотя, конечно, в любом коллективе найдутся злопыхатели, и с этим ничего не поделаешь.

Я поступил на службу в гражданскую полицию – старейшую и самую влиятельную ветвь государственной полиции – как раз тогда, когда жители моей страны, включая правительство, только начали осознавать реальный масштаб христианской террористической угрозы.

Какое-то время все убеждали себя, что с подобными людьми можно вести переговоры, а если и наказывать, то чисто символически. Думаю, первая же бойня в аэропорту положила этой беспомощной политике конец. Террористы отправили в терминал небольшую группу сильных, тренированных смертников, которые запросто одолели один из двух вооруженных отрядов полиции, ведь в каждом числилась всего-то пара человек. Да, охрана аэропортов в то время оставляла желать лучшего.

У двоих полицейских не было ни единого шанса: трое или четверо громил-фанатиков повалили их на пол, безжалостно перерезали им глотки, забрали автоматы и обоймы, после чего открыли огонь по ближайшей очереди пассажиров. Смертники, которые не стреляли, бросились на визжащих, разбегающихся туристов с ножами, преследуя даже детей и женщин, перерезая горло всем без разбора. Около сорока ни в чем не повинных людей пали жертвами кровавой вакханалии.

Когда в автоматах иссякли патроны, террористы приготовились покончить с собой, однако двоих сбила с ног разъяренная толпа, не позволив исполнить трусливое намерение. Один из смертников не пережил линчевания, другого удалось вытащить. С ним-то потом я и поработал – признаюсь, весьма охотно, – дабы выяснить как можно больше о структуре и целях его группировки.

Я чрезвычайно гордился тем, что на допрос назначили именно меня, и счел это за комплимент как моим техническим навыкам, так и взвешенному, обдуманному стилю работы. В те дни народный гнев на террористов был так силен, что более импульсивный дознаватель, скорее всего, провалил бы задание. Это миф, будто полицейские и прочие силовики совсем невосприимчивы как к собственным эмоциям, так и к чувствам других граждан. Да, нас и правда тренируют не поддаваться сиюминутным порывам, однако ничто человеческое нам не чуждо.

Я тоже испытывал холодную ярость по отношению к жалкому индивиду, совершившему столь подлое нападение, но не позволил этому чувству, пусть и объяснимому, повлиять на мои профессиональные решения, ведь малейшая моя поспешность или несдержанность сулила выродку-экстремисту слишком быстрое избавление от несомненно заслуженной кары.

Не считаю нужным вдаваться в подробности того допроса. На мой взгляд, в зудящем любопытстве касательно таких вещей нет ничего хорошего. Мне и моим коллегам за эту работу платят, а также учат справляться с ее пагубным влиянием на психику, так что, поверьте, есть веские причины, почему мы действуем в тени и почему ограждаем общественность от своих дел. Обывателям знать о наших рабочих реалиях не стоит, для их же собственного блага.

Отмечу лишь, что, как ни старался допрашиваемый приобщить меня к своей извращенной, жестокой религии со всей ее зацикленностью на мученичестве, каннибализме и предполагаемой способности святых отпускать все грехи, даже самые дикие и кровавые, – я ни на мгновение не задумался снова стать христианином. И если честно, ни на секунду не поверил в то, что террорист проявил храбрость или силу воли, пытаясь меня обратить. Фанатиками движет лишь собственный фанатизм, к тому же всем, кто обучен сопротивлению при допросе, известен этот прием – сделать предметом дискуссии самого дознавателя. Субъект отнюдь не рассчитывает по-настоящему изменить ваши взгляды или воззвать к жалости, а просто отвлекает вас от допроса как такового.

В любом случае, я остался доволен, пусть даже нам не удалось выведать личности других террористов: их имена, в силу структуры организации, оказались надежно скрыты. Тем не менее мы с коллегами извлекли из пойманного смертника максимум информации и благодаря самодисциплине доставили его живым, практически невредимым, но определенно сломленным на суд в Министерство юстиции, где преступнику вынесли заслуженный, на мой взгляд, смертный приговор.

Эдриан

Я заработал мистеру Нойсу кучу денег. Не то что его болван-сынок! Тот кучу отцовских денег растранжирил. Высосал, высморкал и спустил в унитаз. Раз в пару лет он высовывал нос из своего индийского бара, объявляя, что возвращается в Лондон. Мол, хочет заняться чем-то стоящим. Вот только до дела так и не дошло. Всякий раз он снова оказывался в баре. Должно быть, надеялся, что папаша вытащит и даст работу в своей фирме, но мистер Н. помогать не спешил. Подумаешь, сын! Голубая кровь – ничто, все решает зелень. Деньги – это не шутки. Это вечный, мать его, риск.

Барни все время упрашивал отца отписать ему бар, внести его имя в документы, но мистер Н. и тут не оплошал. Он знал, что Барни этот бар продаст, проиграет в покер или заложит ради какой-нибудь сомнительной схемы. Опять растрезвонит всем о грандиозных планах, а затем прогорит и прискачет к родителям с голым задом.

Думаю, Эд немного стыдился такого сынка и втайне радовался, что тот застрял на другом конце света.

Мы с Барни теперь тоже не очень-то ладили. Этот нытик постоянно плакался, как трудно ему живется, – что, понятное дело, брехня. Ушлепку с рождения ни в чем не отказывали. Мы с Эдом разве виноваты, что он все просрал?

И вообще – бар на побережье! Для большинства это же хренов джекпот! Любой мечтает покайфовать на курорте хотя бы на старости лет. Вот уж действительно – не жизнь, а каторга!

А Барни еще и хватало наглости винить во всем меня! По крайней мере, отчасти. Он так и заявил, когда мы в какие-то выходные напились в Спетли-холле. Мол, я такой-разэтакий – занял его место под родительским крылом! Ну, допустим, – дальше что? Друг из меня вышел лучше, чем из Барни – сын. Вот он засранец, скажите?

Да и вообще, я оказался что твой золотой самородок. Конечно, Нойсы почитали меня за родного, да и фирма мистера Н. держала меня на плаву не хуже спасательного