Книга Дети погибели - Сергей Арбенин

Поздно вечером он заглянул в камеру Илюши. Илюша лежал на кровати, босоногий, всё в той же рубахе. Лицо казалось синеватым. Глаза были устремлены в потолок.

– Помираю я, кажись, вашбродь… – вымолвил Илюша.

– Погоди ещё помирать-то, – наигранно-весело проговорил Комаров. – Завтра тебя к доктору отвезут. В больницу. К самому лучшему доктору!

Илюша сипло ответил:

– Нет… Чую я – не доеду…

Комаров поморщился.

– Сам же говорил, что у тебя двенадцать жизней, а? Как же не доедешь… Доедешь, да ещё и вылечат тебя.

Илюша скосил на Комарова глаза. Приподнял руку, поманил Комарова.

– Ты что? – насторожился Комаров, но подошёл, склонился над Илюшей.

Илюша поглядел на него строго, сквозь очки. «Вылитый честный русский литератор на смертном одре», – подумал Комаров.

– Помнишь про моего брата, Петрушу? – совсем тихо спросил Илюша.

– Помню. Да где же его сыскать…

Илюша судорожно вздохнул:

– А его искать не надоть… Помирать буду – свистну. Он сам к тебе придёт. Уж он такой… Скрозь стены проходит. Так ты, вашбродь, позаботься о нём. Непутёвый он у меня. Рисковый. Так и прёт на рожон… Его придерживать надо.

– А как же я его узнаю? – спросил Комаров и сам понял, что брякнул глупость.

Илюша медленно растянул белые губы в кривую улыбку.

– А вот как увидишь меня – живого и здорового, – так и поймёшь: Петруша это.

Илюша задохнулся, замолчал. Комаров ждал.

– Его, слышь, тоже по острогам Убивцем кличут… – прошептал Илюша и закрыл глаза.

* * *

День был тёплый, и хотя небо хмурилось, солнце по временам проглядывало сквозь облака – и тогда серебрились воды Фонтанки, и весело сверкали окна.

На заднем дворе управления стояли длинные закрытые дроги, напоминавшие катафалк. Когда Убивца вынесли на носилках четверо дюжих жандармов, его позеленевшее лицо внезапно оживилось. Он открыл глаза, огляделся.

– Ишь ты! Солнышко, значит, – сказал Убивец. – К добру. И птахи небесные как расчирикались…

– Ты бы помолчал, тебе говорить вредно, – заметил доктор Парвус.

Двое жандармов, стоявших в дрогах, приняли носилки. Пол был застелен слоем соломы, и на этот слой осторожно поставили носилки.

– Хорошо… – выговорил Убивец. – Солома – это хорошо. К добру. Ишь ты, как оно… духмянисто стало. Будто в деревне.

В дроги влезли два жандарма. Доктор поехал отдельно, в собственной пролётке.

* * *

При повороте с Литейного на Фурштатскую дроги приостановились. На подножку облучка внезапно вскочил молодой человек без шляпы, коротко, по-военному стриженый.

– Э! – возмутился сидевший рядом с кучером унтер-офицер. – Ты куда?

– Сюда, господин унтер. Приказано вас проводить.

– А то мы дорогу не найдём? – возмутился было унтер и вдруг почуял неладное. Скосил глаза вниз: ему в бок упиралось дуло револьвера.

Кучер мгновенно всё понял. И молча подстегнул лошадей.

– Так что, унтер, если жить хочешь, помалкивай. А ты, – молодой человек обратился к кучеру, – гони к Дегтярному. Знаешь?

– Как не знать! – с готовностью отозвался кучер и ещё нахлестнул лошадей.

Движение в сторону Смольного было довольно оживлённым, но когда повернули на Кирочную и проехали Таврический сад, движение стало редеть.

На Дегтярном и вовсе пролётки попадались редко.

С Дегтярного стриженый велел свернуть в какой-то переулочек, потом – на пустырь. Здесь стриженый велел унтеру:

– Ты, господин унтер, уже приехал. Эй, кучер, притормози!

Когда дроги притормозили, жандарм спрыгнул на землю. Стриженый занял его место.

Тотчас же в дроги заглянул словно выросший из-под земли высокий плечистый человек нахального вида. Он помахал револьвером и велел жандармам:

– Вылезать! Не дурить!

– А как жа… – начал было один жандарм, но второй молча ткнул его под бок.

– Оружие оставить! – строго прикрикнул плечистый барин.

Жандармы вылезли один за другим. Барин нырнул внутрь.

– Ну, а теперь, брат, давай-ка к старому кладбищу… – приказал стриженый кучеру.

* * *

Рано утром на Фонтанке начался переполох: в арке, закрытой на ночь решёткой, на верёвке висел человек с перекошенным почерневшим лицом, язык – набок.

Его широкие рваные кальсоны были мокрыми, на босых чёрных ногах засохли коричневые пахучие струйки. Руки повешенного были подняты и тоже привязаны к решётке. Всё это напоминало распятие.

Комаров прискакал, вызванный нарочным. Вылез из кареты, подошёл к воротам. Он не разглядывал повешенного, – он молча смотрел на большую картонную табличку. На табличке было написано: «Собаке – собачья смерть».

И всё.

Комаров оглянулся, увидел дежурного офицера, распорядился:

– Выставить тут охранение, пока снимать будут. Распорядись, чтобы сняли поскорее, – и на задний двор. Там где-нибудь положить… Да, и пошлите за доктором. За тем, который вчера приезжал… Как его – Парвус?

* * *

Через полчаса доложили: Парвус прибыл. Это был худой человек, больше похожий не на доктора, а на гробовщика: с чёрной бородкой, в чёрном пальто и с тростью. Вид у него был озадаченный. Его провели в кабинет Комарова.

– Ничего не понимаю! – сказал Парвус. – Подняли ни свет ни заря…

– Вы вчера нашего агента сопровождали в больницу. Раненого…

Парвус изумился ещё больше:

– Спаси Господи! Никого я не сопровождал!

– Как не сопровождали? – подскочил Комаров.

– Так… Я весь день по вызовам работал. Двое тяжёлых, много времени отняли. Да и люди всё состоятельные, так просто не встанешь, не уйдёшь… Не понимаю, в чём, собственно, дело?

Комаров пристально посмотрел на него:

– А доктора Кошлакова вы вчера не видели?

– Нет-с. Вечером домой принесли от него записку: он меня искал, но не мог найти. Просил сегодня с утра приехать сюда, к вам…

Парвус с опаской огляделся по сторонам.

– Ах, вот как… – Комаров нахмурился. – А где сейчас Кошлаков?

Парвус пожал плечами.

– Время раннее. Возможно, почивает ещё…

– Ах, почива-ает… – протянул Комаров угрожающим голосом. – Ну, что ж. Пока он почивает, вы у нас здесь посидите.