Книга Александр Керенский. Демократ во главе России - Варлен Стронгин

Будучи далеко не красавцем, но живым, интересным собеседником, он не страдал от невнимания девушек, чувствовал, что нравится им, в том числе весьма симпатичной, но грустноватой Оле Барановской. Он сам удивлялся, что часто оказывался рядом с нею, поджидал после занятий. Провожал ее до дома. И однажды натолкнулся на маму Оли, галантно представился ей, она в ответ сказала ему, что является дочерью видного китаеведа академика Василия Павловича Васильева и, уже пригласив Александра в дом, угощая чаем, призналась, что недавно потеряла отца, а с отцом Оли – полковником Генерального штаба Львом Сергеевичем Барановским – разведена. Александр почтительно внимал своеобразной исповеди мамы девушки, за которой ухаживал. Она нравилась ему, но не более. Тем не менее все чаще и чаще, устав от споров, он мысленно возвращался к образу миленькой, статной Оли Барановской… Но не считал, что влюбился в нее. Казалось, что на это у него нет и не будет времени. Он и его новые товарищи постоянно участвовали в жарких дискуссиях о текущих событиях в России, всех объединяло неприятие абсолютной монархии, они решительно осуждали официальную политическую линию, сочувствовали движению народников, скорее – соцреволюционеров, среди которых марксистов не было. Марксисты пропагандировали отказ от союза с буржуазными и мелкобуржуазными студенческими организациями и сосредоточивали усилия на победе промышленного пролетариата, полностью игнорируя роль крестьянства. Для Александра было очевидно, чем его органически отталкивал марксизм: присущим ему материализмом и подходом к социализму как к учению лишь одного класса – пролетариата, при котором классовая принадлежность полностью поглощала сущность человека. Но какого? Без личности, индивидуальной и неповторимой, без цели освобождения человека, как результата исторического процесса. Что же оставалось у марксистов от русской идеи?

Позднее в своих мемуарах Александр Федорович отметит, что «борьба между социалистическими группировками в университете в начале столетия отражала резкое противостояние общественного и экономического мышления в среде радикальной интеллигенции, что сыграло историческую роль в революции 1917 года». Даже в конце жизни Керенский не мог понять, какая сила толкнула его на первое и громкое политическое выступление. Ведь он не принадлежал ни к какой партии. Может, этот юноша из Симбирска был инопланетянином, хотя понятия о пришельцах из космоса тогда не существовало. Впрочем, как и его земляк Владимир Ульянов. Если так, то были они с разных планет, с разными понятиями о предназначении человека, и одного из них обуревало желание освободить человечество от ложных и опасных понятий, а другого – обманом, несбыточными обещаниями заманить в дьявольскую ловушку, свалить в пропасть примитивного единомыслия и нищеты.

Если приглядеться к облику Александра Федоровича, к его отнюдь не классическим чертам лица, к такому, как его изображали художники в шаржах и карикатурах, то он становится весьма похожим на инопланетянина в представлении современных живописцев. Стоило немного утрировать черты его лица, фигуру, жесты – и сразу проявлялось его своеобычие, наводящее на мысль о космическом происхождении. Не будем брать за основу образа Владимира Ульянова массу приторных до слащавости его портретов и скульптур. Смените на нем костюм на робу – и перед вами предстанет готовый уголовник из зоны. Есть в городе Иванове посмертная скульптура Ильича в его истинный рост, изображенного реальным, таким, каким он был в жизни, – с искаженным от злости лицом, пустыми, холодными глазами, – настолько реальным, что местные партийные власти убрали его с центральной площади и упрятали в местный музей, заменив высоченным трафаретным вождем с протянутой рукой, возможно, в направлении той планеты, что сбросила его на Землю с явно недобрыми намерениями.

А если уйти от иронии, то при всех противоречиях между ними этих людей объединяло детство в Симбирске, о котором Александр Федорович помнил до конца жизни, а в разговоре с одним известным россиянином признался, что «уважает Владимира Ульянова как земляка-однокашника». Может, поэтому и сохранил ему жизнь, хотя считал предателем и не любил. И было за что – не столько за убеждения, сколько за злодейство, о фактах которого знал преотлично. И переживал, когда в старости читал советскую прессу, где искажали их взаимоотношения и создавали легенду о великом, честном и благородном основателе первого в мире социалистического государства.

Многое оживало в памяти Александра Федоровича. Даже первое публичное выступление. Случилось это на лестнице у центрального входа в университет. Он увидел массу студентов, заполнивших пролеты лестницы, о чем-то спорящих громко и возбужденно. То ли ему передалось их волнение, то ли оно давно накопилось в его душе и требовало выплеска, но какая-то совершенно необъяснимая, неведомая сила подняла его на верх одного из пролетов и заставила говорить так страстно и громко, что студенты приумолкли, полностью обратив внимание на него, еще далеко не всем знакомого второкурсника. Он не готовился к речи, поэтому говорил сбивчиво, переключаясь с факта на факт, но не отклоняясь от основной темы, от размышлений о том, как помочь народу в его освободительной борьбе: «Террор не спасет людей от тирании. На смену убитому диктатору придет другой, возможно еще более кровавый. Царю не нужна даже Дума, где представительство масс народа невелико. Еще в начале своего правления Николай II назвал попытки либералов внести поправки в его режим „бессмысленными мечтаниями“. Царица писала самодержцу: „Никому не нужно их мнение – пусть они лучше всего займутся вопросом о канализации… Россия, слава богу, не конституционная страна, хотя эти твари пытаются играть роль и вмешиваться в дела, которых не смеют касаться“. Господа! Кто мы с вами на самом деле? Бессловесные твари, которые пошли учиться в университет только с одной целью – научиться налаживать канализацию? Или мы самостоятельные люди, самостоятельно мыслящие и осваивающие науки, чтобы потом помочь народу стать свободным? Господа, мы часть народа и живем его бедами и надеждами!» Речь студента Керенского не раз прерывалась криками: «Правильно! Правильно! Мы – люди! С нами нельзя не считаться! Даже царю и царице!» – а закончилась шумными аплодисментами студентов. Саша пошел к выходу, а они еще звучали в его ушах, и ему казалось, что он плыл по воздуху, одухотворенный и счастливый. Приземлился на следующий день в кабинете ректора университета. Их разделял длинный стол, за которым ректор принимал преподавателей. По гневному лицу ректора Александр Керенский почувствовал, что сближаться с начальством ему не стоит, но и расстояние не спасло студента от расправы. «О вашей дерзкой речи говорит весь университет! – раздраженно произнес ректор. – Нашли место для митинга! В святых стенах! Безумствовали более часа! Молодой человек, не будь вы сыном уважаемого Федора Михайловича, внесшего большой вклад в служение стране, я немедленно выгнал бы вас из университета! Не раздумывая! В сию же минуту после вашего проступка, пусть неосмысленного, объяснимого вашей нервностью и несдержанностью, свойственной молодости и глупости! Но ваш отец… Поклонитесь ему… Выдающаяся личность! Сеет зерна разума в труднодоступном, далеком от столицы краю! М-да… Что же делать с вами? Гнать поганой метлой? За вашу кощунственную речь? Вы заслужили это. Поймите! Я больше не хочу разговаривать с вами, молодой человек! Предлагаю взять отпуск и некоторое время пожить с семьей. Все! Идите!»