Книга Александр Керенский. Демократ во главе России - Варлен Стронгин

Саша наблюдал, как во время прибытия в Ташкент русских генералов тысячи узбеков падали перед ними на колени. Он знал из истории, что приращение территорий к России началось еще при Петре I, захватившем районы нынешней Эстонии, части Латвии и Финляндии, Кавказское побережье Каспия. Екатерина II присоединила к России северное побережье Черного моря, Крым, Правобережную Украину, Белоруссию, Литву и Курляндию. Александр I отнял у шведов Финляндию, у турок – Бессарабию и после войны с Наполеоном – часть Польши с Варшавой. При нем же Россия начала многолетнюю войну за покорение кавказских горцев. Александр II закончил покорение Кавказа, отвоевал у Китая Приамурский и Уссурийский края, захватил огромные территории в Средней Азии. Трудно было десятилетнему мальчику судить о правомерности этой политики, он принимал свою жизнь в Ташкенте как естественную, тем более что отец согласился здесь работать.

Саша побаивался местных жителей, когда они толпою вываливались из мечети, возбужденные, с фанатически горящими глазами, но вражды к ним не ощущал. Вспоминал Симбирск, где жизнь была куда понятнее и спокойнее. Семью Керенских поселили в новый кирпичный дом, расположенный вдалеке от старого города. Соседями были высокообразованные россияне: врачи, учителя, инженеры, чиновничий люд. Их привлекали сюда различного рода льготы и более высокое жалованье, почти бесплатное жилье и дешевизна продуктов, а также новизна жизни, желание помочь отсталому народу в образовании… С годами противостояние между узбеками и русскими все уменьшалось, особенно в Ташкенте. Саша с головой окунулся в гимназическую жизнь. Учился средне. Поэтому отец проявлял большое внимание к его сочинениям, часто повторяя свою излюбленную фразу: «Меньше слов, больше мыслей». Отец придерживался монархических взглядов. Саша прислушивался к разговорам старших и был удивлен, что отец поддержал открытое письмо Льва Толстого, в котором известный писатель выступал против франко-русского союза. Значит, отец был не во всем согласен с царем, что поразило сознание юноши.

Отец часто упоминал министра Сергея Юльевича Витте, честного, преданного государству политического деятеля. «Николай (дядя царя – Николай Николаевич. – В. С.) и Витте виноваты в том, что Дума существует, а тебе она принесла больше забот, чем радостей», – вспоминала царица в 1915 году в письме Николаю II. Графу Витте, обладавшему широким кругозором, было трудно отстаивать свои реформистские политические взгляды перед реакционными чиновниками Санкт-Петербурга. Однажды во время пребывания в Ташкенте Витте посетил отца. Они разговаривали долго и увлеченно, к обоюдной радости сходясь во мнениях по многим вопросам. Позднее отец сказал: «Если бы все вельможи Санкт-Петербурга были похожи на Витте, то Россия была бы совсем другой страной».

Гимназист Саша Керенский был подвержен монархическим убеждениям, и в день смерти Александра III (20 октября 1894 года) горько и искренне плакал. Но именно в Ташкенте его взгляды на верховную власть в стране изменились, и объяснил он это тем, что поведение и мышление его европейских сверстников складывалось под влиянием постулатов, принятых в другой части России, действительность виделась им в свете устарелых и косных догм, а в Ташкенте, вдалеке от неусыпного чиновничьего контроля, преподаватели в своих мыслях зачастую отклонялись от учебных программ. «Над нами, учившимися в Ташкенте, – замечал в своих мемуарах А. Ф. Керенский, – не тяготели шаблонные стереотипы. Мы были вольны делать свои выводы из происходящих событий. Это позволило мне освободиться от веры в благодетельного царя».

Учеба Саши в университете после гимназии не вызывала в семье никаких сомнений. Спорили лишь о том, в каком из двух университетов – Казанском или столичном. Саша, как и отец, решил заняться историей и филологией, добавив еще учебу на юридическом факультете. Отец расхваливал свою альма-матер, славный город Казань, но Сашу магнетически притягивал Санкт-Петербург, откуда шли новые веяния – хотя и разного толка, но интересно было в них разобраться самому. Там уже училась на Высших женских курсах сестра Елена, собиралась поступать вторая сестра – Анна.

Ранней осенью 1899 года Саша Керенский со своими сестрами совершил путешествие из Азии в Европу, но не в родной Симбирск, а в Санкт-Петербург. Опять через Самарканд, через Каспий, но уже без длительных остановок. Положение местного населения виделось ему уже не таким благополучным и спокойным, как при переезде сюда; даже осенний, сказочно богатый самаркандский базар не мог скрыть бедность и забитость азиатов, а мучительное преодоление пустыни не заглушило, не затмило мысли об этом. Но величавый и мудрый, одетый в священный камень Санкт-Петербург своей неповторимостью и красотой сразу и полностью поглотил внимание Александра Керенского. Ему, юноше с периферии, не хотелось выглядеть в чем-то отстающим от столичных студентов. И он поразился, что в спорах и дискуссиях он по суждениям и мыслям не уступает им.

Его сразу зачислили на два факультета: историко-филологический и юридический, который он и выбрал, когда запретили совмещение учебы. Тяга интеллигентной молодежи к освоению юридической науки была в то время едва ли не повальной, о чем справедливо рассуждает историк: «Русская адвокатура, в представлении поколения, это была та горсть настоящей интеллигенции, которая в самые глухие и безобразные времена одна возвышала свой одинокий, смелый, тоскою и негодованием звеневший голос над бесправной, молчащей, задыхавшейся от злобы и повиновения страной… По праву гордилась тогдашняя Россия своими адвокатами, своими защитниками, теми всеми, кто с умом, с изяществом и почти с донкихотской отвагой, первыми бросались вперед, и шли до конца и напролом, чтобы напомнить русской дебелой бабище, грузной и сырой Альфонсе о тонком образе бессмертной Дульцинее, о вольности, о попранном, но неотъемлемом праве жить и дышать».

Преподаватель университета, рассказывая студентам о Новгородском вече, с неподдельным пафосом восклицал:

– Не будь веча, ничего бы не было! Понимаете господа, ни-че-го!

В ответ раздался задиристый голос студента Керенского:

– Так ведь ничего и нет!

Преподаватель в ответ отреагировал сейчас же:

– Так вот именно, друзья мои, поймите раз и навсегда, что не будь того веча, то даже и того, чего нет, тоже не было бы!

Аудитория разразилась оглушительным смехом, благодарно глядя на остроумного преподавателя и смелого студента Керенского. Он становился смелее в разговорах, особенно после того, как заметил, что к его мнению прислушиваются даже студенты более старших курсов. В университете задерживался до позднего вечера, когда следящие за порядком дежурные преподаватели гасили в аудиториях свет. Еще успевал переброситься со спорщиками несколькими репликами во внутреннем дворе, и только тогда, усталый, но довольный жизнью, о которой мечтал, брел в находящееся неподалеку от института общежитие. И там, наскоро поужинав, спешил ввязаться в дискуссию, иногда длящуюся до полуночи. Свободная, безнадзорная жизнь окрылила его.

Он ждал наступления нового дня, новых знаний, знакомств, новых и интересных разговоров. Не пропускал гастрольные спектакли Художественного театра, литературные вечера, проводимые в университете и на Бестужевских курсах, где училась сестра Елена. Ему поручили организацию благотворительных встреч. Он гордился тем, что привозил в университет актрису Комиссаржевскую, тогда еще молодую, не очень известную. На курсах Елены тоже проводились благотворительные вечера. Там он с упоением слушал стихи, читаемые авторами-символистами Зинаидой Гиппиус и Дмитрием Мережковским. Провожая поэтов, поцеловал руку, поданную ему Зинаидой Гиппиус, – сделал это впервые в жизни, но очень благородно и складно. Поэтесса была красива и грациозна. Он слушал ее стихи и порою замечал, что перестает вникать в их смысл, очарованный ее внешностью.