Книга Александр Керенский. Демократ во главе России - Варлен Стронгин

Александр вышел из кабинета удрученный наказанием, но не столь страшным, как он ожидал, – его не выгнали из университета, чего он страшился более всего. Наказание показалось ему не только мягким, но и в какой-то мере престижным, даже льстило ему. Студенты с восхищением смотрели на него, дружелюбно здоровались. У входа в университет прохаживалась Оля Барановская. Она ждала его. Увидев, бросилась навстречу: «Не выгнали! Я уже знаю! Как ты не испугался?! Один! Перед сотней человек! Клеймить власть! Я не думала, что ты такой смелый! Я горжусь тобою, Александр! На меня и твоих сестер студентки теперь смотрят как на героинь!» Душа Александра ликовала, и в этот вечер он впервые поцеловал Ольгу, а она чувственно прижалась к нему. «Придется уехать домой», – как бы между прочим заметил ей Александр. «Возвращайся скорее, я буду ждать!» – трепетно произнесла Оля Барановская и в темноте быстро нашла своими губами его губы. Но он не оценил чувства девушки и через минуту заговорил о своей речи. «Ты знаешь, кто теперь я? Ссыльный студент! – не без юношеского хвастовства вымолвил он. – Это своего рода знак отличия, который я получил в борьбе за свободу», – задрал он подбородок и подумал, что стал в один ряд со студенткой Верой Ветровой, которая за свои свободолюбивые идеи была заключена в Петропавловскую крепость и подвергла себя самосожжению, облив одежду керосином из лампы. «Мы теперь не скоро увидимся!» – выдохнула Ольга, и Александр, забыв о своих достижениях в области свободомыслия, крепко обнял Олю и ловко расстегнул верхнюю пуговицу на ее студенческом платье…

Позже в мемуарах он вспомнит это время, не только свою жизнь, но и положение в стране: голод 1891-го и 1892 годов, вызванную им эпидемию холеры, обращение Льва Толстого к царю – все это способствовало оживлению политической активности. Молодые просвещенные люди Ташкента встретили его как героя. Зато отец был донельзя расстроен случившимся; не позволив сыну отдохнуть после тяжелой дороги, повел с ним серьезный разговор, скрывая боязнь, что он пойдет по пути братьев Ульяновых: «Ты еще слишком молод, чтобы понять нужды страны и разобраться в том, что в ней происходит. Станешь старше – поступай, как тебе заблагорассудится». Александр согласился с отцом – он, по существу, не имел достаточного представления о жизни в России и обещал держаться в стороне от всякой политической деятельности до окончания университета. Он готовился к академической карьере в области права, но в глубине души уже тогда понимал, что «его место среди тех, кто борется с самодержавием, что нужно быстрее добиться принятия конституции в стране. Многие вступали в ряды революции не оттого, что изучали запрещенные идеи. На революционную борьбу толкал сам режим. Размышляя о судьбе России, я понял, что в ее бедах виновно не правительство, а верховная власть».

События в стране подтверждали правоту мыслей Керенского. Произошло резкое ограничение свобод в Финляндии, что вызвало недовольство среди лояльных и законопослушных финнов. На Кавказе стали конфисковывать собственность Армянской апостольской церкви в духовном центре Эчмиадзин. Просьбу католикоса остановить уничтожение армян царь оставил без внимания. На пост министра внутренних дел вместо Сипягина был назначен воинственный и безжалостный реакционер Вячеслав Константинович Плеве. Вскоре после его назначения в Кишиневе в Пасхальный день 6 июня 1902 года состоялась массовая резня евреев. В личном письме царю Сергей Юльевич Витте писал: «Господь Бог поможет вам лишь в том случае, если Вы, царь России, будете представлять одно, единое государство». В 1901 году власти провели несколько карательных экспедиций в Полтавской и Харьковских областях, где после неурожая и голода крестьяне отобрали часть зерна у помещиков. За это телесным наказаниям подверглись сотни человек. Царь не вошел в их положение и призвал повиноваться представителям дворянства, что «в начале двадцатого века выглядело наивно». Поэтому царь принял сторону Плеве, отстаивавшего привилегии дворянства, и сделал его преемником Витте. «Осознав все это, – писал Керенский, – я пришел к выводу, что по вине верховной власти Россию ждут великие испытания и беды».

Александр понял, насколько дальновиден был отец, направляя его учиться в университет, где студента приучают мыслить самостоятельно, заставляют приводить свои суждения в соответствие со «знаниями, полученными из первоисточников». С упоением слушал лекции по философии права профессора Льва Иосифовича Петражицкого, который первым провел грань между правом и моралью, а также между законом, как таковым, и законами, созданными государством. «Подлинная мораль, – говорил он, – это внутреннее осознание долга, выполнению которого человек должен посвятить всю свою жизнь, при одном обязательном условии, чтобы на него не оказывали никакого внешнего давления». Он отвергал марксистскую идею о том, что государственная власть – простое орудие в руках правящего класса для подавления и эксплуатации своих оппонентов.

Петражицкий внешне ничем не выделялся, но от него исходила огромная духовная сила. Для студентов, привыкших к банальным суждениям о праве и морали, его лекции были столь необычны и интересны, что их приходилось проводить в зале заседаний, вмещающем тысячу человек. Он мечтал претворить свои мысли в жизнь, приходил к Керенскому, когда тот уже занимал пост во Временном правительстве, предлагал осуществить немало полезных начинаний в области законов и политики для улучшения социальных отношений, но, как признавался Александр Федорович, «в условиях 1917 года, увы, следовать его советам было едва ли возможно».

Большое впечатление произвело на студента Керенского высказывание философа Владимира Сергеевича Соловьева о том, что материалистические идеи превращают человеческие существа в крошечные винтики чудовищной машины. Его мысли в этом направлении были оригинальны и доказательны. «Я понял, что марксизм не для меня», – осознал тогда Александр Керенский и не отступал от своего решения до конца жизни.

В июне 1904 года он закончил университет, не без грусти попрощался с друзьями, с любимыми профессорами. Запомнил шутливое предворение Петражицким своих лекций: «Вам будет трудно понять меня, потому что я думаю по-польски, пишу по-немецки, а обращаюсь к вам по-русски». Позднее Петражицкий стал блестящим оратором в I Думе, и Александр с гордостью говорил Оле Барановской, ставшей его женой, что учился у него. Их венчание произошло вскоре после окончания университета, в имении будущего тестя в Казанской губернии. Его увлечение Олей переросло в глубокое чувство. Он любил ее по-юношески пылко и самозабвенно. Они остались в поместье до глубокой осени.

– Я боюсь с тобою ходить по грибы, – кокетливо замечала Оля.

– Почему? – недоумевал Александр.

– Подумай, – игриво предлагала Оля. – Земля сырая и холодная…

– А ты замечаешь? – смеялся Александр.

Они наслаждались природой, друг другом. Иногда обычно задумчивые глаза Оли становились печальными.

– Я знаю, ты нравишься женщинам, – вздыхала она.

– Ну и что? – искренне произносил Александр. – Ты сомневаешься в моей любви к тебе?

– Нет, – говорила Оля, – пока ты со мною, пока рядом нет других женщин – не сомневаюсь.

– Значит, ты считаешь меня ветреным юношей? – обижался Александр.