Книга Думатека (сборник) - Елена Щербакова

Вот и решил дед, что надо искать ход спасательный, запасной, чтоб никто к нему, к деду, не приставал. Сел дед под березу, смотрел на нее, думал, мысли будто по сломанной лестнице бродили, и решил, надо бы ремонтом заняться.

Сел он у своей кровати в углу, обнаружил щель и думает, вот бы в нее поселить свои мысли надуманные, чтоб бабка его не обнаружила больше.

Вот засмотрелся дед на ворону, и мысль его осенила, хорошо бы для нее место найти, пусть будет для нее доброе дело, и это для меня зачтется.

Только он это подумал, как в соседнем доме стали громко ругаться, закричали так, точно туда целая стая ворон налетела.

– Ой, что-то не ладно. Соседи зашумели. Так дело не пойдет.

Загрустил дед, сел у окна и стал смотреть на речку. А там рыбка плеснула хвостом.

– Вот бы, – думает дед, – и рыбке домик найти и поселить ее в моем углу. Она тихая и молчит, кричать никто не будет.

Стал он это дело обдумывать тщательно. Но и тут прибежал нежданно-негаданно другой сосед и кричит:

– Ой! У меня трубу прорвало, стену заливает уж который день, скоро от нее одно мокрое место останется. Где мастера найти, стену починить, ведь жить так невозможно!

– Эх-эх-эх! Напасть какая, – вздохнул дед и самому страшно стало. – Это ведь подумать ни о чем нельзя. Ведь беда только преследует на каждом шагу. Куда ни глянь – все беда. Остолбенеть мне что ли? Так из моего залупатого домика никак и не выбраться. Подумать только.

И решил дед в угол поставить высокий светильник, нечто вроде распорки с подставкой. И стал своей старухе команду давать, чтоб она за этим светильником смотрела, пыль протирала с треноги и салфетками укрывала. Так он из затруднительного положения и вышел. Вот был повод. Замолчала старуха и больше не злилась на своего деда.

17.10.15.

Православные рассказы

Старый-престарый камушек

Девчата смеялись вчера весь вечер так громко, что голова моя закружилась, закружилась. И я выбежала из сада, бежала, бежала и думала только о матушке, вспоминала ее голос, так девичий смех насолил мне, хоть солому ешь. Но только губы кусаю и матушку вспоминаю. И кажется, пожатые зерна – ее словечки ласковые, ими только и питалось мое сердце. Хлеба не надо, только ее слова слышать. Ее слова – солнце.

Зачем я пошла гулять? Девчата так обсмеяли. Я, вообще, из дома не люблю выходить. У калитки всегда юродивый сидит, Николка, вечно копейку просит. Только одно и знает, что копейку просить. А смотреть на него жалко. Лишь его лысый лоб и видать. Как ему на солнце не жарко?!

А под осинкой моей птичка умерла, может, ее кошка поймала. Крылышки только на камушке лежат. Мне птичку жалко больше, чем юродивого Николку. Вот он опять руку свою тянет и требует настойчиво копейку. А у птички нет рук, она тварь маленькая, только летать может и чирикать. Так камушки чиркают друг о друга: чирк-чирк. И птичка похоже поет: чирик, чирик!

Николка камушки не любит, не смотрит на них. Я ему как-то руколу дала. Да и ее он не захотел. «Дай копейку», – все просит с протянутой рукой, хоть из дома не выходи.

Но долго сидеть дома я не могу, душно, даже в тени. Пойти бы в храм. Там неф старый с фресками, и там покой истинный. Никто дерзко не посмотрит. Вот и сердце мое будто чистой водицей омоется, очистится. И дышать станет свободно.

…У ворот при выходе нашла камушек, старый– престарый, наверное, как наша планета.

18.06.13.

На весах молчания

В церковь входили с благоговением, чуть переступая, даже почти не двигаясь, а будто что-то само неслось по воздуху. Высокие голоса певчих обжигали звуками, напоминая мерцание пламени. В храме заряжался воздух светом, который наполнял все существо, проникал в органы и ткани насквозь. И то, что происходило в нем, было несомненно свято, как само сотворение.

Румяная белолицая монашка с голубыми глазами стояла у иконы, и лицо ее наполнялось радостью и добротой. Все, кто ни проходил мимо нее, думал: вот она, милость Господня.

Монашка была легкой, воздушной, точно парашютик одуванчика. Так развевался ее подол, как мягкое парение цветка.

Но с другого угла храма стояла другая монашка, сухая, с огрубевшим от ветра лицом, с морщинами. Говорила она резким, жестким голосом, который, казалось, скрипел, как старая дверь. Она представлялась напоминанием зла, насилия, жестокости. Кто поворачивался к ней, тот видел свет с обратной стороны. И храм наполнялся грязной руганью и издевательством, пороки и грязные грехи вылезали на стены, ползли под ногами, хватали церковную утварь, могли проникнуть в прихожан, овладеть сердцем и поразить незащищенный ум.

Более-менее чистому человеку было невозможно это слышать, устоять на ногах, перенося такой страх.

Казалось, порча от людей проникает в само лицо. И двигаться было нельзя.

– О чем же молиться, – думала я. – О хорошем или о плохом? О здравии, когда страшный черный смерч ругани пролетел над головой, или за упокой? Нужно уйти от нехорошего туда, где до тебя не достанут руки злых пороков.

Казалось, что я в страшном дремучем лесу, где сухие ветки и коряги цепляются за и не дают пройти. Я вышла на кладбище и села у могилы. И там стало тихо-тихо. Будто вся нечисть канула в бездонную пропасть. Я села, и теплый солнечный зайчик упал мне на лоб сквозь листву. Он не играл с моим воображением. А был теплый, как пушок для пудреницы, которым пользуются, чтобы снять соленые капли пота.

Зайчику очень понравились мои щеки, он трогал мое лицо, удивлялся, наверно.

И я подумала, что он маленький проказник.

Я села у самой могилы и вздохнула:

– Вот под самые корешки угодил этот человек. Покоится с миром.

Отшумели давно ушедшие идеи, причины. Это море утихло, стало жирно-соленым, мертвым. И яркий свет с неба светил мне на лоб. Само солнце захотело с ним играть, словно в мяч.

Я почувствовала сильный жаркий удар. И скорей ушла в тень. Надо переждать жару.

Поздней осенью я снова пришла на кладбище. Было холодно. Я думала, ничего не будет меня искушать, и никакая тварь не наскочит на меня.

Я пришла к крайней могиле в конце кладбища, и рядом оказалась новая, недавно выкопанная, еще без гроба.

Я заглянула в нее и поразилась – там спали змеи. Их было много. Видно, облюбовали могилу, как свое логово для зимней спячки.

– Скорей отсюда, – подумала я, – пока змеи не проснулись. Я быстро пошла от этого места, испугалась, увидев их. Даже листья шелестели под ногами, точно хищные змеи ползли за мной с шипением и злостью, что их увидели и потревожили их сон. Я побежала быстрей и быстрей… и вдруг упала.

Очнулась я утром рано. На кладбище было непонятно тепло и туманно. Из могил исходили белые дымчатые кресты. Сам дух кладбища исходил крестами.