Книга Четыре времени лета - Грегуар Делакур

Неужели его жену унесла круговерть баскских ветров? Бешеный ветер? Неистовая, властная волна? На миг мне подумалось, что он, может быть, сам ее толкнул. Женщина не бросит такого красавца. Я вздрогнул, взял полотенце, чтобы вытереться. Он пожал пле-чами.

– Такое случается.

Знаю, подумал я. Женщины уходят от нас.

Он дал мне деньги, которые был должен. К сожалению, из-за того, что он вернулся раньше времени, мне не хватило жалованья за две недели, чтобы купить «Синий» и заменить двухместное седло одним длинным.

Видя мое разочарование, он предложил мне продолжать ухаживать за бассейном.

– До начала занятий, если хочешь.

* * *

Теперь большую часть дня я проводил дома.

С утра я читал комиксы в тени деревьев. Мама приобщалась к законам бухгалтерии и курила – никотин помогает, полезно для концентрации, говорила она. Мы с ней составляли тихую примерную чету без особых иллюзий. В час обеда я отправлялся заниматься бассейном Габриеля. Потом шел прогуляться к Могильной горе, куда мы ходили раньше с Викторией, оставляли велосипеды на краю поля и бегом бежали к знаменитому кургану. Мы представляли себе мертвецов, лежавших там больше двух тысяч лет, пыль, которая от них осталась; мы сочиняли их истории и через их вымышленные жизни пытались писать свою.

Я возвращался, и мне было еще грустнее.

«Тишина / Больше всего она… слышна»[14], – пел Кабрель в «Мертвом сезоне».

Ночами, в этой «тишине, что больше всего слышна», я всегда думал о ней.

И, как это бывает с умирающими, я прокручивал перед глазами фильм нашей короткой жизни: эти обещания, детские страхи, которые становятся самой плотью желания, когда мы вырастаем, этот смех, легкий, как влюбленные тела, все эти мечты одного за двоих. Я мечтал о том, чего она не уготовила мне. Я был братом, другом, жалким влюбленным, вплоть до проклятой крови. Я был наперсником, но никогда – возможным сердцем.

Я пытался придумать фразу, которую мог бы написать ей цветами моего отца, но мне не хватало слов.

Для того чтобы подарить их ей однажды, я, когда повзрослел, захотел стать писателем. Моя маленькая победа.

* * *

Во вторник, 10 августа, когда я выловил мертвую птичку, которая плавала на поверхности воды, раскинув странно изломанные крылышки, Габриель помахал мне из окна гостиной.

Он был не один. Но и не с женой. Она не вернулась. Нет. У него уже была другая. Такой красивый мужчина никогда не останется надолго один. У этой были светлые локоны, их пшеничный отблеск напомнил мне волосы Виктории. Он стоял лицом к ней и говорил, говорил, и время от времени очень красивым и каким-то усталым движением белокурая головка склонялась набок.

* * *

В среду, 11 августа, около четырех часов, я нашел Викторию лежащей на животе у бассейна на большом белом полотенце. Она не вздрогнула, услышав мои шаги по настилу. Ее голая спина, блестящая от масла для загара, была в точности золотистого цвета молочных булочек. А кожа, должно быть, ужасно горячей. Мое сердце сорвалось с цепи, заметались ночные демоны. Она медленно повернула лицо на звук моих шагов, как будто ждала меня, надеялась дождаться; медленно, как будто не хотела выдать сразу свою улыбку, признать пьянящую нежность ожидания, свое удовольствие. Но когда она узнала меня, из горла ее вырвался крик. Страх, смешанный с яростью.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она, привстав, с недобрым взглядом пряча свою нарождающуюся грудь под белым хлопком жестом фокусницы.

– А ты что здесь делаешь?

– Я делаю что хочу, – фыркнула она, поджав губы.

– Тебе нечего здесь делать!

– Это тебе нечего здесь делать!

– Имей в виду, что это мне поручено ухаживать за бассейном!

– Имей в виду, что он разрешил мне сюда приходить, если уж хочешь все знать, приходить когда я хочу, будь он дома или нет!

Она вскочила на ноги и, хоть я был выше на тридцать сантиметров, смерила меня взглядом с той леденящей надменностью, которую мне предстояло в будущем увидеть во взглядах иных женщин, тех, пойму я тогда, что любят играть с огнем. Играть и сгорать в нем.

– Ты ничего не понимаешь, – выпалила она, поднимая лиф от своего купальника. – Ничегошеньки!

И была такова.

* * *

В четверг, 12 августа, я пришел к бассейну в тот же час, надеясь найти ее там, заставить забыть мою вчерашнюю наивность.

Я наконец понял.

За считаные часы в это лето тринадцатилетняя Виктория, воспламенившая мое сердце, уступила место другой тринадцатилетней Виктории, которая отныне будет воспламенять тела. Мое. Но и другие тоже.

Ее пробуждение скоро разбудит все аппетиты.

В тот день я решил сесть с тобой рядом на деревянный настил. Решил погладить твою спину, твои ноги и твой затылок, отложив в сторонку анестезирующую нежность чувств. Я войду без стука, Виктория. Я буду твоим похитителем, как говорила моя мама, я уподоблюсь мужчинам, которые хотят покорять женщин. Я буду крутым парнем, любовником.

Но сад был пуст. Я ждал тебя. Ты не пришла. И мне захотелось умереть.

Я по-быстрому сделал мою работу – вода была чистая, ни листьев, ни птицы, ни золотистой сирены, – и ушел домой.

Под вечер мама попросила погонять ее по убыткам от обесценения неамортизируемого актива, модели TFR и статье R.123–179. Я поставил ей высший балл, и, чтобы отметить это, мы поехали ужинать в Лилль, в «Бутылочный погребок»: фондю с эндивием и мороженое с цикорием и можжевеловым сиропом. Мама была красива, двое мужчин оглянулись на нее, один улыбнулся мне, и мы рассмеялись. Онаия. Я был и моим отцом, и мной. Я был ее гордостью. Она не говорила о Виктории, все больше о том, что ожидало меня на второй ступени через несколько недель: новый лицей, новые друзья, новые предметы, – она уверенно смотрела в будущее.

– А ты, когда меня не будет?

Она улыбнулась.

– Спасибо, милый. Не беспокойся за меня, твой отец оставил мне счастье на целую жизнь.

* * *

Назавтра я снова заметил женскую фигуру в гостиной. Отсветы на стекле скрывали ее от меня. Габриель сидел лицом к ней. Мне показалось, что он пытался ее в чем-то убедить.

Но белокурая головка покачивалась: нет, упорно – нет. Золотистый метроном.

* * *

В субботу, 14 августа, я услышал голос Габриеля еще прежде, чем его увидел. Он кричал, размахивая руками. Разглядев его, я чуть не задохнулся: перед ним стояла Виктория. Она была совершенно голая. Он дал ей пощечину. Она смерила его взглядом, потом подхватила свои вещички и убежала, плача и тоже крича: «Вы ничего не понимаете! Ничего не понимаете!» Когда до Габриеля дошло, что я видел их обоих, он заорал мое имя, заорал как резаный: «Иди сюда! Вернись, Луи!» Но я тоже убежал. «Иди сюда, это не то, что ты подумал, Луи, совсем не то, что ты подумал!» И тут взмыл мой голос: «Виктория! Виктория!» Мой голос сорвался, взлетел высоко в небо, быстрый, как полет ласточки, догоняя мою потерянную подругу.