Книга Сломленные души - Нева Олтедж

не переложить ли ее в одну из гостевых спален, но передумал. Лучше находиться рядом, если ее состояние ухудшится.

Кажется, ей лучше. Дыхание нормальное, а дрожь совсем прекратилась. Я склоняю голову, разглядывая ее фигурку под толстым одеялом. Она все еще голая под одеялом. Я не хотел рисковать, пытаясь засунуть ее руки и ноги в свою пижаму. А вдруг она проснется и подумает, что я пытаюсь причинить ей боль?

Я хватаюсь за подлокотники кресла и глубоко вдыхаю. Какой больной ублюдок мог так издеваться над девушкой? Особенно над такой миниатюрной. Я закрываю глаза и пытаюсь побороть желание броситься к машине, вернуться туда, где я ее нашел, и искать того ублюдка, который ее обидел. Но не могу оставить ее одну. Что, если у нее снова случится приступ? Но я отыщу того, кто посмел избить и изнасиловать ее, и подвергну такими же пытками, какими мучил ее этот больной ублюдок. И я заставлю его заплатить. Я крепче цепляюсь в подлокотники, и раздается тихий скрип дерева. Спящая девушка шевелится на кровати, и я отпускаю кресло, не желая ее будить.

Не знаю, что на меня нашло, и почему решил привезти ее к себе. Я мог бы легко оставить ее в больнице и попросить прислать мне счет за услуги. Ничего не понимаю, но я не мог заставить себя оставить ее где-то. Прошло много лет с тех пор, как я чувствовал какую-то связь с человеком, даже с самым близким. Но вид этой девушки, такой хрупкой и ранимой, всколыхнул что-то в глубине моей души. Желание оградить ее от всего, что может попытаться причинить ей боль, возникло само собой, но вместе с этим появилось и стремление к убийству. Странно, что спустя столько лет во мне снова поднялась жажда насилия.

Девушка переворачивается на другой бок, и одна ее нога выскальзывает из-под одеяла. Я встаю и укладываю ее обратно под одеяло.

Пока что она, похоже, крепко спит, и я решаю быстро принять душ. В гардеробной на другой стороне комнаты я с помощью фонарика на телефоне нахожу черные пижамные штаны и трусы-боксеры. Я уже подхожу к двери ванной, когда меня осеняет мысль, и возвращаюсь к шкафу, чтобы взять еще и футболку. Дома я обычно хожу в одних пижамных штанах, но девушка может испугаться, если увидит все татуировки на моем теле. Скорее всего, она ужаснется, когда проснется в незнакомом месте, и не стоит тревожить ее больше, чем нужно.

Я включаю холодную воду в душе, надеясь, что это поможет мне избавиться от настойчивого желания кого-нибудь убить. Не очень-то помогает. Прижав ладони к кафельной стене, я подставляю лицо под холодные брызги. Пока ледяная вода стекает по телу, я пытаюсь разобраться в себе, вызывая воспоминания об одном из последних боев. Самого жестокого, поскольку мне нужно как-то справиться с желанием кого-нибудь убить. Мой противник пронес на ринг нож и успел дважды ударить меня в бок, прежде чем я одолел его. Я постарался донести до него все, что думаю о его поступке, сломав ему спину и вогнав его же нож по самую рукоять в основание черепа. Мне не доставляет удовольствия насилие, но когда выхожу на ринг, я неизбежно становлюсь тем самым зверем, с которым сражаюсь. Нет ничего более важного, кроме выживания. Повторное воспроизведение этой сцены помогает мне насытить жажду убийства. По крайней мере, в какой-то степени.

Я провожу в ванной не больше пяти минут и предполагаю, что девушка еще крепко спит. Но она ворочается в кровати, ее сотрясает дрожь. Я подбегаю и прижимаю ладонь к ее лбу — он горячий. Она что-то бормочет, я не могу разобрать, потому что ее зубы слишком сильно стучат. Наклоняю голову, пытаясь уловить, что она говорит.

— Холодно… — хнычет она тоненьким голоском. — Так очень холодно.

Я хватаю одеяло, сложенное у изножья кровати, набрасываю его на нее, затем беру с тумбочки телефон.

— Док, — говорю я, как только он берет трубку, — у девушки жар, ее трясет, как осиновый лист, и говорит, что ей холодно.

— У нее ломка, — объясняет он. — Это нормальная реакция.

— Что мне делать?

— Ничего. Ей нужно пройти через это. Через пару часов ей станет лучше. Но ломка может повториться в ближайшие несколько дней. Не забудь сказать об этом семье завтра.

— Хорошо. Что-нибудь еще?

— Вероятно, завтра ей будет плохо, но ей нужно побольше пить жидкости. Дай ей воды, как только она проснется, — говорит он. — И еще, Павел, я, наверное, не должен тебе это говорить, но будет лучше, если ты не станешь к ней прикасаться или вторгаться в ее личное пространство. Если она утром будет психовать, позвони мне, и я позову Варю. Она может посидеть с девушкой, пока ее не заберут родственники.

— Спасибо.

Я убираю телефон и снова наблюдаю за девушкой. Она все еще дрожит, но не думаю, что стоит накрывать ее дополнительным одеялом. Ей будет слишком жарко. Снова раздается бормотание, но она лежит ко мне спиной, поэтому ее трудно расслышать. Я ставлю колено на кровать и наклоняюсь ближе, пытаясь понять. Она плачет. Плачет очень тихо, прерывисто, и этот звук чертовски бередит душу.

Доктор сказал, что я не должен к ней прикасаться, но она сейчас в бреду и, вероятно, не понимает, что происходит вокруг. Я больше не могу бездействовать. Я кладу ладонь ей на спину, поверх одеяла, и легонько поглаживаю. Она не отшатывается, и я перебираюсь на кровать позади нее, стараясь не прикасаться к ней всем телом, и продолжаю гладить ее по спине. Спустя некоторое время плач прекращается. Я убираю руку, собираясь встать, как вдруг девушка поворачивается и зарывается лицом мне в грудь. Я лежу, не смея пошевелиться, не решаясь дотронуться до нее, но и не в силах отодвинуться. Ее горячее дыхание обдает мою грудь, когда она лежит, сжав руки в кулаки и зажав их между нашими телами. И все еще дрожит.

До меня доносится едва слышный шепот:

— Еще.

Я смотрю на нее сверху вниз, не понимая, что она имеет в виду.

— Пожалуйста.

То, каким шепотом она это произносит, опустошает меня. Словно крик о помощи от утопающего. Медленно кладу ладонь туда, где, как мне кажется, находится ее спина. Не могу сказать точно, так как она укрыта одеялом. Я провожу рукой по ее спине, вверх, затем вниз. Девушка вздыхает, прижимается ближе и зарывается носом в мою шею.

Наверное, уже рассвело, но не уверен, потому что задернул тяжелые шторы на окнах.