Книга Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи - Фоско Марайни
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Туна, Дочен: одни из самых красивых мест в мире
Давайте выясним, что мы имеем в виду, когда говорим «красивый». Если мы включаем сюда только сады, пригорки и виллы, фонтаны и клумбы, морские берега и зеленые, мягкие пейзажи, если, как Лоренцо Великолепному, нам нужен
если нам нужно это, то перевал Танг, безграничная равнина Трех Братьев, местность, окружающая Туну, озеро Дочен, ледяные стены Гималаев безобразны. Красота Тибета сильная, первобытная, возвышенная. Она ничего не уступает; она безжалостна.
Мы перешли перевал Танг (4200 метров) вчера в бурю и туман. Потом, когда спустились на его северную сторону, небо расчистилось, и весь день мы шли по пустынной равнине. Там не было ничего, кроме камней, камней, камней и нескольких листиков травы; и горизонта. С одной стороны возвышалась Джомолхари с ее красными обрывами во льдах и снегах. Вдалеке перед нами тянулись другие горы искаженной формы. Цвета были безумные: красный, желтый, охряный, оранжевый камней, песка и скал; нежно-зеленый травы, где спускались ледники; голубизна простора и неба; блестящая белизна снега. Еще был вечный ветер, постоянно гладивший лицо, руки и тело и неустанно шепчущий и поющий у тебя в ушах.
Туна – так называется группа из шести-семи домов, стоящих на границе неба. Там почти страшно разговаривать; топот копыт по камням, голоса мужчин исчезают, не оставив эха, в этой бескрайности. Гималайские хребты сегодня утром были незабываемым зрелищем. Все знают, что красивая вещь смотрится лучше, когда она одна. Любое произведение искусства смотрится менее выгодно, если его окружают и подавляют еще двадцать. В Альпах горы стоят толпой; ни одну из них, если только ты не стоишь рядом с ней, нельзя увидеть по отдельности. Но здесь Джомолхари возвышается на краю огромной равнины, величественная, великолепная, одинокая (см. фото 8). Между Туной и первыми холмами лежат километры и километры оранжевой пустыни. Потом вдруг земля выгибается и поднимается; начинаются какие-то желтые холмы, потом ледяные поля, потом красные камни возвышаются в великолепной, сверкающей раме снега. Гиганты Гималаев окружены бесконечностью воздуха и пространства.
Два самых грандиозных зрелища в природе – пустыни и лед – соединились здесь. Пустыня, вся в огне и красках, поднимается и растворяется во льдах. Сверкающий лед спускается, чтобы украсить камни. Кольцо зелени отмечает место, где они встречаются. Вода заставляет пустыню расцветать.
Дочен – день пути на север – совсем небольшая деревня из нескольких домов, некоторые из них похожи на крепости. Здесь холодно и дует ветер. Одиночество приникает в комнаты, проползает под одеяло ночью. Это не что-то плохое, простое отсутствие, но положительное существо, почти что с лицом и голосом. Деревня лежит на берегу озера Рхам. Тибет, помимо того что это страна огромных гор и безграничных пустынь, это страна со множеством замечательных озер. Рхам – это жидкое небо, упавшее среди сухих камней. Когда я сегодня шел по его берегам, ветер стих (редкий случай в этих местах) и горы отражались в воде необыкновенно четко. Я как будто шел по краю бездны света.
Самада: последнее искушение Будды
Через два дня пути после Дочена мы добрались до Самады. Плато уже не плоское. Мрачные, дикие, жуткие горы, подходящий фон для криков, мученичества и видений, разрывают долины – по-прежнему на высоте 3600 метров и выше над уровнем моря, – которые спускаются, пока наконец не достигают великой реки Цангпо, как называется гималайская часть реки Брахмапутра. Тут и там мы видели дома, появились первые скудные поля ячменя; мы приближались к владениям человека; владениям, священным для мысли и искусства более тысячи лет. В этом месте расположено несколько маленьких древних монастырей, очень интересных – например, Кьянгпху, построенный тысячу лет назад, и Иванг. Но они уже давно заброшены и почти совсем покинуты, и бесценные сокровища искусства разрушаются. Несколько таких монастырей почти всегда закрыты; ключ у крестьянина в деревне, который откроет дверь, если дать ему немного денег. Но лам, аскетов, ученых докторов, настоятелей там больше нет. Возможно, сильная «желтая вера», унаследовав эти храмы у других школ послабее, смотрела на них как на пасынков, которых достаточно держать едва живыми из благотворительности. Где раньше собирались учителя и ученики для философских диспутов, сейчас сидят вороны, сипло каркая, и дети играют среди сорной травы и диких цветов, растущих во дворах.
Монастырь Кьянгпху находится в часе пути от Самады. Когда мы добрались до него, началась дневная жара, и тихая прохлада места очень освежала. Там живут только какие-то крестьяне, присматривая за местом. Мешки с зерном сложены в зале, на стене картина, очень красивая, но позабытая. Мы ходили из молельни в молельню, и наши шаги эхом отдавались в пустых комнатах и коридорах. Старые двери скрипели, открываясь, и с них дождем сверзалась пыль. То и дело тантрические божества, слабо освещенные сквозь отверстие в крыше, возникали во всей своей метафизической жути. В первооткрывательском возбуждении мы с профессором Туччи и разошлись. Когда я поднимался по лестнице, ведущей бог знает куда, он крикнул:
– Идите сюда, идите, посмотрите!
Я спустился и нашел профессора Туччи в молельне.
– Вы когда-нибудь могли себе представить что-нибудь подобное?
Перед нами открывалась сцена поистине достопримечательная, но не своей красотой, а безумной фантазией художников, которые ее придумали. Сначала она показалась мне путаной и невразумительной. Мы находились в маленькой молельне, заставленной скульптурами, похожей на пещеру, забитую сталактитами. Это была адская пляска деревянных монстров, раскрашенных в яркие цвета.
– Это искушение Будды, – объяснил Туччи. – Мара искушает Будду в последний раз перед его окончательным просветлением.
Ну конечно, в глубине молельни была изящная статуя мудреца, безмятежного и торжествующего, который достиг плана Абсолюта и навсегда освободился от иллюзий вещественности и становления, в то время как Мара (любовь, привязанность, смерть) навивал вокруг него фантастические заклятия, вызывая из самых необузданных глубин воображения целое поголовье чудищ, полуживотных-полулюдей, одни нелепые, другие похотливые, третьи жестокие, другие обезумевшие; каждый из них дрожал от какой-то страсти или возбуждения, резко контрастируя с умиротворением, выраженным в чертах Будды (см. фото 44).
Эта тема широко распространена в буддийском искусстве, но такое ошеломляющее «искушение» редко изображали в скульптуре. Оно напоминало Иеронима Босха и чудовищ виллы Патагония в Сицилии. Диссоциативная техника была достойна восхищения. Многие современные художники полагали, что делают необычайное открытие, когда берут человеческое тело и разнимают его на отдельные элементы – глаза, носы, рты, конечности, – из которых, складывая, отнимая, ампутируя, залезая внутрь, можно было спаять новые гармонии и совокупности. Но здесь, вырезанные во всей невинности много веков назад, были торсы, превращенные в лица, глаза, привитые к деревьям, целые гирлянды глаз; были свиные сосцы, собачьи лопатки, существа с тремя телами или четырьмя головами, циклопы и гидроголовые чудища, целая ярмарка торжествующего уродства; формы, которые были бы только игрушками, если бы каждой из них художник не придал душу. Выражения их лиц часто были непостижимы для нас. Что ими движет? Что их волнует? Плачут они, смеются, орут, мычат, как скот, ухмыляются? В ужасе они или в бешенстве, в страсти или мести?
