Книга Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи - Фоско Марайни

Прошло некоторое время. Одна из птиц, как видно, насытилась. Она казалась удовлетворенной и вышла из борьбы. Она была такой тяжелой, что, поднимаясь в воздух, напомнила мне авиалайнер, нагруженный пассажирами. Она взяла большой разбег с холма, чтобы набрать скорость, прежде чем раскрыта крылья. Когда она была в воздухе, она летела по медленной кривой, медленно набрала высоту и исчезла, как архангел, в эмпиреях среди облаков и солнечных лучей.

Последний день в Ятунге: подарок ламы Нгаванга

Пришло время уезжать из Ятунга, и сегодня день нашего отъезда. Приехали носильщики и взяли свою ношу. Многие знакомые вышли попрощаться. Куцаб прислал нам большую буханку и несколько бутылок арака из Чумби, и Мингьюр пришел с белым шелковым поясом.

Из Киримце прибежал человек.

– Лама Нгаванг послал вам подарок, – сказал он мне, передавая сверток.

Я открыл его. Это был портрет ламы, которым я так часто восхищался в монастыре и тщетно пытался его купить. У меня в глазах стояли слезы, когда я укладывал его среди своих вещей. Я всегда буду хранить его в память о старом ламе Нгаванге, прямом, несгибаемом, великодушном и справедливом человеке. Что значит вера, в которой ты рождаешься? Цивилизации предоставляют нам картины вселенной, так же как учат нас есть определенную еду, одеваться определенным образом, иметь определенные идеалы, когда мы ухаживаем за женщинами. Но в конечном итоге единственное, что имеет высшее значение, – это сердце и характер.

Глава 12

Дорога в Лхасу

Пхари: ветру нет дела до молитв

Пхари – городок из жалких домишек, построенных вокруг первой большой тибетской крепости, которую встречаешь на дороге с юга[10]. Он находится примерно в 4000 метрах над уровнем моря в середине желтоватой долины у подножия Джомолхари (7134 метра). Можно получить некоторое представление о масштабе этих невообразимых просторов, если посмотреть на извилистую дорогу, которая карабкается в сторону Лхасы, где вдалеке виднеются черные линии. Это не муравьи, а целые караваны яков и мулов на пути в Индию или пустыни Центральной Азии.

Иногда путешественник попадает в такое место, где говорит себе: «Тут нужно построить город». Неаполитанский залив был бы таким местом, если бы там уже не было Неаполя. Место, где нужно построить город, – это равнина Пхари. Конечно, в экономическом смысле ничто не оправдывает строительства большого города на высоте 4000 метров, но эстетически он был бы бесподобен. Ты не можешь не думать, как огромная равнина наполнилась бы проспектами, площадями, арками, башнями и садами на фоне одинокой, чудесной и прекрасной пирамиды Джомолхари; целый живой город у подножия красных скал и зеленовато-синего льда Джомолхари, мерцающего на солнце.

Однако вместо большого города первое, на что мы наткнулись, когда вчера вышли к долине, была палатка кочевника. Из-за нее окружающее пространство казалось даже еще более голым, ледяной собор еще более далеким, огромным и незыблемым. Более того, впечатление было таким неожиданным. После долгих часов утомительного карабканья по извилистой долине, зажатой между темными горами, мы свернули за угол и вдруг, даже не успев сообразить, оказались в совершенно новом мире. Вокруг не было границ, кроме неба; не было ревущих потоков, стояла полная тишина. Потом через несколько часов путь по открытому плато вдалеке показался Пхари («Свиная гора») с его квадратной крепостью. Но это было похоже на далекий остров или мыс в море. Ты его видишь и продолжаешь путь, видя его, но никак не можешь до него добраться.

Сегодня в Пхари мы сделали передышку. Я должен еще раз подчеркнуть ощущение пространства. После нескольких дней в глубинах гималайских долин какое чудесное чувство – оказаться на Крыше Мира. Определение «Крыша Мира» удивительно подходящее. Очень похоже, как будто взбираешься по бесконечным лестницам старого дворца в итальянском городе и наконец выходишь на террасу, и внезапно тебя окружает небо и море крыш под ногами. В окрестностях Пхари долина постепенно понижается в направлении больших оранжевых холмов в форме куполов. Их простая форма, когда ничто не нарушает их поверхность и очертания, не дает даже приблизительно прикинуть их размеры.

Джомолхари, как каждая высокая гора, все время в действии. Ее характер и внешний вид меняется от часа к часу, часто от минуты к минуте. Когда я вышел сегодня утром на рассвете, это была огромная черная глыба, выступавшая на фоне восходящего солнца; холодное великолепие ее ледяных пиков врезалось в мой ум, как меч. Маленькая звезда еще сияла в небе прямо над вершиной. Это был только штрих света в призрачном, нереальном зрелище замерзшей чистоты и простора. Днем гора как будто постоянно переодевается. Словно красивая, темпераментная женщина, которая то играет с тонкими завитками облаков, то надевает яркие накидки и вуали, то хмурится и прячется, то выходит и снова улыбается. Она может быть великолепной, возвышенной, загадочной, холодной и запретной, меланхоличной, злобной, великодушной, зловещей; или, как вчера на закате, она может стать дворцом из розового торта, украшенного завитками голубого шелка.

Серая каменная крепость находится в идеальной гармонии с долиной. Ее стены слегка сходятся внутрь, как будто это стоит варвар, расставив ноги. Портик и окна выкрашены в яркие цвета – красный, оранжевый, зеленый. Наверху золотой павильон сверкает на солнце. Но сам городишко ужасен. Наверное, это одно из самых грязных мест в мире. Лачуги, которые его составляют, построены (построены – слишком грандиозное слово, оно подразумевает план) из земли, и вокруг, в извилистых проулках, осталось лежать невероятно количество мусора – кости, экскременты, лохмотья, кухонные отбросы, старые жестянки, все это посреди бескрайних просторов черной грязи. Здесь круглый год холодно и ветрено, и вода обычно замерзает, поэтому люди никогда не моются. Общественные туалеты представляют собой деревянные рамы, открытые для всех ветров. Поскольку воздух такой сухой, холодный и стерильный, под ними собираются монолитные, остроконечные холмы из экскрементов.

Жалкие убогие домики Пхари украшают бесчисленные шесты и палки с тысячами флажков с молитвами и благочестивыми фразами. Ветер «читает» и «поет» их.

Есть молитвы на белом, красном, синем и желтом фоне, старые, рваные и заброшенные молитвы, молитвы о вещах давно ушедших и забытых и совершенно новые молитвы, полные тревоги и страха, о вещах, которые еще можно изменить или исправить. Ветер безразлично треплет их, рвет, изнашивает. Он дует и дует – кто знает куда? кто знает зачем? – в сторону огромного, голодного горизонта.

Некоторые дома из камня и более крупные, чем остальные, построены недавно. На крыше одного из них, еще не достроенной, работают множество женщин. Они ритмично сбивают грязь-цемент, уплотняя его, и, чтобы держать ритм, поют хором. Это все время один и тот же напев, красивый, полный странных полутонов. Ветер то доносит его ближе, то уносит прочь и делает почти неразличимым, то снова приближает. Кажется, он дает физическое ощущение бесконечности – песня, караваны, пустыня, небо.