Книга Петля - Аркадий Адамов

— Да, кто-то был… И еще, — перебиваю я самого себя, — мне очень важно знать, кому в ту ночь вы могли рассказать о смерти Веры Топилиной. Пока вот ты только эту самую Зинаиду Герасимовну вспомнил, так?

— Ага, — кивает Иван. — Язык-то у нас развязался, только когда выпили. Значит, после работы. А пока таскали да кидали, не до разговоров было. Спину наломаешь там будь здоров как.

— А выпивали, значит, втроем?

— Ага. Потом мы с Федькой спать завалились.

— Где?

— Да там же. В вагоне.

— А Зинаида Герасимовна?

— Ушла небось. Я уж и не помню. Здорово мы нахлестались.

— И вас оставила?

— А чего? Заперла кухню, буфеты. Не впервой ей.

— Давно, значит, знакомы!

— Ну! С прошлой зимы, считай.

— Может, она к хахалю своему пошла? Знаешь его?

— Ну, Валентин Гордеевич звать. Ревизор он. Только они, говорят, уже того… Разбежались. А может, и брешут. Но она, конечное дело, без мужика не может, — Иван усмехается. — И мужики без ней тоже.

— Что же, она среди ночи одна куда-то пошла? — с недоверием спрашиваю я.

— А чего такого?

Но мне это кажется сомнительным.

Громко звякает замок в двери. Заходит конвойный, обходит сидящего на табуретке Ивана и кладет мне на стол записку. Я читаю: «Звонил тов. Шухмин, передает, что гражданка Зверева Зинаида Герасимовна доставлена в отдел. Просит быстрее приехать. Она сильно ругается. Ст. сержант Ковалев».

Я невольно улыбаюсь и киваю конвойному.

Когда за ним закрывается дверь, я говорю Ивану, указывая на записку:

— Сообщают, что Зинаида Герасимовна у нас. Просят быстрее приехать. Ругается очень.

— Она концерты дает. Только заведи, — усмехается Иван. — Потом не отмоешься. Хоть и молодая.

— Поэтому я с тобой пока прощаюсь. А ты думай, Иван, думай. Очень тебя прошу.

— Ладно. Чего уж там…

— И еще. Постарайся вспомнить, куда Федька пистолет дел. Не дай бог, он еще кому в руки попадет, вроде Федьки. Представляешь, что может быть?

— Представляю…

— Тогда постарайся, ладно?

Иван кивает в ответ:

— Ну…

И я то ли по этому кивку, то ли по каким-то ноткам в его голосе догадываюсь, что он знает, где спрятан пистолет, и он скажет, обязательно скажет мне об этом при новой встрече. Ему нужно только время, чтобы решиться, окончательно решиться на такой шаг.

Мы прощаемся. Потом я звоню, и в комнату заходит конвойный.

Я уезжаю из тюрьмы с радостным ощущением одержанной победы, трудной и необыкновенно важной. Никакой самый успешный допрос не приносит такого удовлетворения. В данном случае я даже не могу сказать, что допрос был особенно успешен. Ведь ничего нового я по существу не узнал, или, точнее, пока не узнал. Но я добился неизмеримо большего, я наконец нащупал болевую точку в душе человека и, кажется, сумел этому человеку помочь, сумел его спасти. А ведь он вполне мог стать вторым Федькой Мухиным, бандитом и убийцей, но теперь им не станет, я уверен в этом. И еще я горжусь, ужасно горжусь самим собой. Я даже восклицаю про себя, чуть изменяя со школы запомнившееся, пушкинское: «Ай да Лосев! Ай да молодец!» И невольно улыбаюсь, поймав на себе недоуменный взгляд какой-то женщины в троллейбусе. Наверное, у меня смешной вид. У счастливого человека всегда, по-моему, немножечко смешной вид.

В своей комнате я застаю сердитого и в то же время смущенного Петю Шухмина. Его натянутая улыбка на круглом, добродушном лице выглядит не очень уместно, ибо сидящая напротив него женщина полна гнева и нисколько не скрывает своих чувств. Я еще из коридора слышу ее раздраженные возгласы.

Женщина оказывается высокой, статной, несмотря на излишнюю полноту, с несколько грубоватыми, пожалуй, чертами лица и резкими складками в уголках рта, изобличающими как возраст, так и суровый, властный характер. Губы у нее ярко-красные, а брови и ресницы густо-черные, эти два цвета и доминируют на широком желтоватом лице. Голос курильщицкий, с хрипотцой, особенно заметной всегда у женщин. На ней легкая и модная меховая шубка и кокетливая, из того же меха, шапочка.

— Я вам что, девчонка?! Не смеете, понятно вам?! — сверкая глазами, обрушивается она на Петю. — Все брось и беги за ним. Да я в семнадцать лет за таким не побежала бы!.. Безобразие!.. Арестовали, да?! Ордер предъявляйте! Вы свои беззакония бросьте! Не пройдет, ясно вам?! Где ордер?! На каком основании?! Хватают! Держат!..

— Не хватают, а приглашают, — пытается возразить Петя. — Для разговора. Я же вам все объяснил.

— Так где же ваш разговор?! Ну, говорите, слушаю!

— Сейчас приедет товарищ… Ну, вот он, вот он! — с облегчением восклицает Петя, когда я захожу в комнату.

— Извините, Зинаида Герасимовна, — говорю я самым любезным тоном, на какой только способен. — Ради бога, извините, что заставил вас ждать.

Она быстро меряет меня с головы до ног зорким, оценивающим взглядом и, кажется, остается не очень довольной. Поджав губы, Зинаида Герасимовна враждебно осведомляется:

— Что вам от меня нужно?

Мне прежде всего хотелось бы установить с ней доброжелательные отношения. Она же сейчас до предела раздражена и взвинчена, ибо никаких радостей от контакта с милицией, очевидно, не ждет. Надо полагать, эти контакты сулят ей одни неприятности. Что ж, хотя бы на этот раз надо избавить ее от подобного комплекса.

— Прежде всего, Зинаида Герасимовна, хочу вас предупредить, — говорю я самым миролюбивым и дружеским тоном. — Мы к вам не имеем никаких претензий. И вообще дело, которое мы расследуем, к вам лично не имеет никакого отношения. Я прошу вас только помочь нам, самую малость. Так сказать, выполнить свой долг. И я немедленно с вами расстанусь. Словом, помогите, Зинаида Герасимовна, будьте, как говорится, ласковы.

По мере того как я произношу все это, напряжение и гнев оставляют мою собеседницу, она словно обмякает, расслабляется, подведенные глаза уже не сверкают, а лучатся, на крупных, ярких губах появляется добродушная усмешка, чуть-чуть даже кокетливая.

— Ну ладно, ладно. Поняла уже, — говорит она спокойно и даже несколько снисходительно. — Чего от меня требуется-то? Чем помочь? Сразу бы так и сказали. А то…

— Вот я вам сразу так и говорю, — улыбаюсь я.

— Совсем другое дело. И никаких деклараций не надо делать. Разве я так не понимаю?

Зинаида Герасимовна уже обольстительно улыбается. И становится совершенно неузнаваемой. Львица, которая вот-вот готова была, кажется, откусить руку, успокоилась, эта же львица уже мурлычет.

Между тем Петя кладет передо мной папку с бумагами. Папка мне не знакома, а уж лежащие в ней бумаги тем более. В первый момент я не понимаю Петин маневр. Тем не менее я деловито развязываю тесемки. Вот в чем дело! Поверх бумаг, которые и в самом деле никакого отношения ко мне не имеют, лежит записка. Петя, видите ли, психолог. Толстая папка с бумагами как бы в порядке вещей, раз люди занимаются каким-то сложным делом. А вот короткая записочка настораживает и даже может вызвать опасения. Зачем же вносить такие осложнения в начинающийся разговор.