Книга Братишка, оставь покурить! - Николай Стародымов

… К чему я вдруг вспомнил про несчастного лейтенанта, который совершил подвиг, равных которым не так много знает история?

А, вот! Да, я полностью доверился бы Радомиру, если бы мне сейчас пришлось с ним идти в бой. Но тут — иное. Он должен был сейчас склонить меня к какому-то решению. К какому? Чем оно, это его решение грозило? Что оно могло бы мне дать?

И не только мне — Мириам тоже. Мы в ответе за тех, кого мы приручили. Прекрасные слова летающего графа. Только сейчас, помимо этих слов мудрого Лиса мне сразу вспомнилась и прекрасная Роза, которая боялась сквозняков и у которой всего только и было, что три шипа от всех напастей нашего сложного мира. Ее Маленький Принц накрывал прозрачным колпаком… Ну а Славко, Радомир, да и я тоже, сейчас, похоже, готовы такой хрупкий защитный колпак, в котором, доверившись мне, попыталась укрыться Мириам, разбить вдребезги.

Неужто я влюбился? — удивленно поинтересовался внутренний голос. Нет же, нет, мне ее просто жалко — подумал я в ответ я. И сам же почувствовал неискренность этих слов.

Впрочем, опять меня не туда понесло, эту мысль я потом додумаю.

Сейчас важнее другое: верить ли Радомиру? Вернее не так: в какой степени верить Радомиру?

— Эй, друже, ты где?

Меня из задумчивости вывел голос серба. Он глядел на меня с понимающей полуулыбкой.

— Я ведь тебя понимаю, Костя, — с сочувствием сказал он. — Кругом понимаю. Да только сколько ты ни молчи, проблемы ведь сами собой не разрешатся. Давай обсудим, что тебя волнует, может, что-то и придумается.

Кто ж спорит, понятно, что не разрешатся. Но и не думать о них, на самотек пускать тоже не дело.

— Я и не молчу…

Радомир не сдержался, весело засмеялся.

— Это ты-то не молчишь? Да из тебя вообще слова не вытянешь… Только сказал бы мне о чем молчишь — может, что-то и придумали бы вместе.

Ага, сейчас я тебе скажу, что думаю о том, в какой степени могу доверять тебе…

— А о чем мы говорили?

Это я помнил. Просто попытался выиграть еще несколько мгновений на размышление.

— Ты сказал, что у тебя поддельные документы, по которым ты к нам приехал и что по ним ты не можешь возвращаться в Россию. А я спросил, где у тебя подлинные документы. Ты не ответил.

— И не отвечу.

Он удивленно вскинул брови.

— Почему? Ты мне не веришь?

— Не в том дело, — поморщился я, потому что он точно угадал одну из основных причин, почему этого не сделаю. — Дело в другом.

— Так в чем же дело? — повторился он. — Неразрешимых проблем вообще не бывает.

Блажен, кто в такое верует. Мне доводилось слышать такую мысль: девяносто процентов неразрешимых проблем постепенно разрешаются сами собой, в то время как остальные десять решения не имеют вообще. Вывод: если проблема кажется неразрешимой, ее лучше не трогать. Не скажу, что я уверовал в такую теорию сразу и безоговорочно, однако в определенной степени резон в ней виделся.

Однако в данном случае на самотек пускать развитие проблемы было нельзя. Слишком многое поставлено на кон. Да и не оставят меня в покое, вынудят принимать какое-то решение. Или, еще хуже, примут его за меня сами.

Я взялся за свой стаканчик, молча опрокинул его в рот. И принялся жевать оливки, сплевывая косточки на одну из освободившихся от пищи тарелочек. Радомир понял, что я ему отвечать не желаю. Однако не обиделся.

— Костя, пойми одна вещь. Мы с тобой должны сейчас прийти к общему решению, иначе будет плохо и проблематично всем: и мне, и тебе, и… — он запнулся, а потом торопливо договорил: — и всем остальным.

После такой оговорки я просто обязан был спросить, чем это все может грозить Мириам. Не спросил. Может быть, потому что ОБЯЗАН был спросить, а потому воздержался из духа противоречия, в котором пребывал на протяжении всего разговора. А может быть и из страха, из опасения узнать что-то действительно ужасное. Или, если уж до конца откровенно, из осознания, что после этого уж действительно придется принимать какое-то определенное решение.

— Ладно, Радо, попытаемся отыскать в этом всем деле хотя бы маленький консенсус, — примирительно предложил я. — Итак, допустим, я соглашаюсь уехать, меня останавливают на границе, определяют, что паспорт поддельный… И что тогда?

— Но ведь сюда-то ты проехал, — с сомнением проговорил серб.

— Не забывай, что сюда я ехал в составе группы, во главе которой были ребята, которые знали все особенности пересечения любой границы. К тому же не исключено, что у них на границе были свои люди. И еще: одно дело, если человек едет добровольцем в другую страну — и совсем другое, когда он оттуда возвращается.

— Н-да… — только и сказал Радомир.

А что он мог еще сказать?

— Ну ладно, предположим, у тебя будут документы, — после паузы перевел он разговор на другие, более важные для него рельсы.

Что ж, в кустах все равно не отсидишься.

— Я в этом сомневаюсь, что ваше командование здесь сможет и захочет заниматься тем, чтобы выхлопотать для меня подлинные документы, — откровенно ответил я. — Но, так и быть, предположим. Но… — я немного помялся, не зная, как продолжить. — Давай сначала предположим иное. Допустим, я откажусь уезжать. Допустим, любовь к приключениям, дружба к братскому сербскому народу оказалась сильнее, чем ваши настойчивые попытки меня отсюда выпроводить. Предположим, что мне некуда, не к кому и незачем отсюда уезжать. И предположим, что у меня тут имеются какие-то дополнительные обстоятельства, которые не позволяют мне уезжать… И при этом учти: что сделать мне документы не так-то просто, что каждого возвращающегося из Югославии на границе трясут и проверяют по полной программе… Суммировав все это, я, допустим, отказываюсь поддаться на ваши уговоры и остаюсь здесь. Что в этом случае произойдет со мной? Со мной и… И с НЕЙ…

Радомир сидел, опираясь на колени локтями, покачивался взад-вперед и глядел на меня. Не нравился мне этот взгляд. Потому что серб смотрел на меня без осуждения, с искренним сочувствием. Так смотрит человек на близкого ему по крови и по духу, на единомышленника, на друга, который совершает правильный поступок, и осознает, что за этот правильный поступок ему придется расхлебываться полной чашей.

— Что ж, Константин, видит Бог: я сделал все, чтобы тебе помочь.

Он поднялся. Поставил, наклонившись, недопитый стаканчик ракии, повернулся и молча пошел к двери.

Я ошеломленно молчал. Такого я никак не ожидал. И только когда он уже взялся за ручку двери, когда стало ясно, что и в самом деле уходит, у меня не выдержали нервы.

— Погоди, Радомир! — сорвался я с места, догнал, схватил за рукав. — Да ты хоть объясни, что теперь со мной будет? В чем меня обвиняют? Что ж, под суд меня отдавать?..

Станич не оглянулся. Мягко, без резкости, высвободил рукав.