Книга Разделенный город. Забвение в памяти Афин - Николь Лоро

Еще несколько слов об этой mēnis, всегда ощущаемой как опасность, до такой степени, что само ее имя запретно для того, кто является ее носителем: поэтому гипограмматическое выражение «Илиады» – *Я отрекаюсь от моей mēnis – так и не будет сформулировано[597]. В mēnis дает себя услышать аффект, который длится – даже стойко держится, как пугающая пародия на гоплитскую стойкость[598], – и который, однако, обречен на то, чтобы стать предметом отречения. Mēnis: слово, чтобы спрятать память, имя которой оно таит в себе[599]. Иная память, куда более устрашающая, чем mnēmē. Память, целиком сводящаяся к незабвению. Но, как мы уже поняли, в незабвении отрицание должно пониматься в своей перформативности: «незабывающее» учреждается из себя самого. И точно так же, как требовалось забыть силу отказа, скрывающуюся позади «зол», одно повторяющееся высказывание выражает отречение от памяти-гнева: необходимо отказаться – если допустить, что это вообще возможно, – от отказа, затвердевшего в самом себе.

Что снова ведет нас к álaston pénthos, к трауру, который не хочет проходить[600].

Возьмем прилагательное álastos[601]. Сконструированное, как и alētheia, как отрицание корня «забвения», но означающее совершенно иной способ не пребывать в забвении. То, что в греческих языке и мысли alētheia возобладала как «позитивное» имя для истины, тогда как проза стала забывать álastos, не слишком нас удивит. Скорее всего, в силу того же процесса эвфемизации классическая проза заменила глагол alasteīn, эквивалентный аркадийскому erinýein, «быть в ярости» (в котором без труда опознается мстящая Эриния), на менее тревожащий mnēsikakeīn, эту «противоположность амнистии»[602].

Траур и ярость. Очередь филологов задаться вопросом: так траур или ярость? Но для alasteīn этот выбор часто относится к области неразрешимого. Тем не менее это не означает, что данный глагол функционирует в отрыве от своей этимологии – как будто некий дериват от pénthos (с которым álaston очень часто ставится рядом)[603] или от khólos; это означает, что траур и ярость совершенно естественным образом сообщаются между собой, поскольку оба причастны незабвению. Итак, alast-: матрица смыслов для выражения páthos (или, как в случае Фриниха, drāma) невосполнимой утраты, исчезновения (álaston pénthos Пенелопы, думающей об Улиссе; Троса, оплакивающего своего сына Ганимеда в гомеровском гимне «К Афродите») или смерти (álaston pénthos Евпейта)[604]. И это неотвязный páthos: álaston odýromai, «я скорблю, не забывая», говорит Евмей Улиссу[605]. Или, точнее, «я (никогда) не забываю скорбеть», «я не могу сдержать скорбь». Свидетельство тому, что так же, как и mēnis, álaston само выражает вневременную длительность, обездвиженную в негативной воле и в настоящем увековечивающую прошлое.

Бессонница Менелая, кровь отцеубийства и инцеста, которые не может забыть Эдип[606]: в álaston есть неотвязность, призрачное и упорное присутствие, которое в буквальном смысле занимает субъекта и не покидает его. Еще один пример: перед последним поединком с Ахиллесом Гектор умоляет своего противника обменяться обещаниями не уродовать труп убитого врага. Отказ Ахиллеса: «Гектор, не говори со мной, álaste, о договоренностях»[607]. И он добавляет, что доверительное соглашение между ними столь же мало возможно, что и между волком и ягненком: «Теперь ты сполна заплатишь за всю боль, которую я чувствую за моих товарищей, кого ты убил своим яростным копьем». Álaste: «проклятый», гласят переводы. Но здесь есть нечто большее: Ахиллес знает, что Гектор для него является незабываемым, чем-то вроде обсессии, в точности как и Патрокл. Незабываемым, поскольку он убил того, кого Ахиллес не хочет и не может забыть.

И вот мы видим, как в незабвении убийца оказывается бок о бок со своей жертвой. Что заставляет меня вспомнить еще об одном производном от корня alast-: alástōr, обозначающем преступника, поскольку он, говорит Плутарх, «совершил незабываемые поступки [álēsta], которые долго помнят»[608]; но кроме того, это имя и для духа смертельного отмщения, неотступно преследующего убийцу.

Незабвение – это призрак. Alástōr, а также alitērios[609]: тот, кто, согласно народной этимологии, «блуждает» (от глагола aláomai), или тот, кого, согласно Плутарху, выводящему этот термин от глагола aleúasthai, настоятельно необходимо избегать.