Книга Как стать добрым - Ник Хорнби

Пункт четвертый: работа. Тут затаилась особая «кривда». Вам может показаться, что мой выбор профессии уже сам по себе был некой индульгенцией. Черта с два! Не было все так просто. Подумайте вот о чем… Давайте вместе подумаем: я еще не успела… Итак, представьте, вы доктор, специалист. Но это вовсе не значит, что вы всегда выступаете как хороший доктор и прекрасный специалист. Представьте, что приходит неудачный день, когда вы не можете показать себя во всей красе. Так сказать, соответственно профессиональным заслугам. Так вот, как вам кажется: плохой доктор даже в самый неудачный день все же будет себя чувствовать лучше, чем хороший наркоторговец в удачный? Тут, подозреваю, не все так просто. Ведь когда наркодилеры встречаются в свои базарные дни, когда у них все на мази, товар разлетается, только подавай — они ведь потом обсуждают друг с другом дела, обмениваются радостными известиями и возвращаются домой с чувством удовлетворения от хорошо проделанной работы? В то время как у меня в неудачные дни происходит все наоборот. В неудачные дни я начинала грубить. Я начинала хамить надоевшим пациентам, которые непонятно чего от меня домогаются, и в результате я приносила уже не пользу, а разочарование, душевные травмы, видела перед собой запуганные глаза, кромешное непонимание — и еще вот эти необязательные, тоже, кстати, отчасти хамские «Привет, мисс Кортенца», «Привет, Брайен!», которые никого не согревали. К тому же я запустила работу с оформлением документов, справки по страховым полисам оседали тяжким грузом у меня на столе. И еще я, между прочим, обещала на последнем собрании, что напишу местному члену парламента, что врачам из числа беженцев запрещают практиковать, а сама до сих пор даже не почесалась…

Так что, оказывается, недостаточно быть просто доктором, надо быть хорошим доктором, надо быть доктором, любезным народу, надо быть понимающим, самоотверженным и мудрым психоаналитиком и психотерапевтом. И хоть я каждое утро входила в поликлинику с лучшими побуждениями, с решимостью делать то, пятое и десятое, стоило мне принять парочку любезных моему сердцу пациентов вроде Безумного Брайена или одного из «трехпачечных» курильщиков, которые умудрялись выкуривать по шестьдесят сигарет за день, а потом в штыки встречали мой отказ разрешить их легочные проблемы, пока они не бросят курить, — и все! Вы уже видели перед собой совершенно другого доктора. Не Доктора-Смерть, разумеется. Но все же… Усталого, саркастически настроенного специалиста в дурном настроении.

Номер пять: Том и Молли. Это были совершенно очевидные вещи, в которых и копаться нечего. Здесь были замешаны чувства, знакомые каждому, кто испытал радость отцовства или материнства. Сразу могу отослать всех к пункту первому: я их бросила. Пусть чисто эфемерно, однако с фактами не поборешься. Ведь случись что — а меня дома нет. Правда, отсутствовала я только ночью, но что это меняет? Да, это временная мера, да, меня вынудили, да, это всего лишь каморка за углом, откуда мать в любой момент может прибежать детям на помощь, но я им об этом ничего не сказала. Подозреваю, что немного найдется матерей на свете, которые бы не предавались таким вот мучительным размышлениям, рассуждая о своей вине перед родными кровинками. Я представляла как раз тот самый случай.

Но все это — лишь одна-единственная трехактная драма, которая разыгрывалась ежедневно в душе Кейти Карр. Было еще много других, одноактных, годных для постановки в экспериментальных театриках, которым до Уэст-Энда не дотянуть. Тем не менее просмотр этих бесконечных пьесок занимал порой мои бессонные ночи. Тут главным героем выступал, во-первых, мой непристроенный брат-неудачник (см. графу «Родители»), который никак не мог добиться счастья в жизни. Да что там — просто довести себя до такого состояния, чтобы сказать, что жизнь состоялась (не прибегая к наркотикам). Мы не виделись с ним со времени последней вечеринки, да и там разговора не получилось. Дальше шли прочие родственники: в том числе мамина сестра, тетя Джоан. До сих пор она ждала, наверное, благодарности за свою щедрость… вспомнить стыдно. А старая школьная подруга, которая предоставила нам свой коттедж в Девоне? Где Том разбил любимую вазу хозяйки? А вот когда ей понадобилось переночевать у нас… Сгораю от стыда, лучше забыть.

Мне не хотелось превращать все это в мелодраматический фарс: ведь я прекрасно знаю, что жизнь у меня была такая же, как у всех, и добрые дела в ней перевешивали массу плохих поступков. Но я не собираюсь игнорировать этот протокол преступлений, поверьте, он для меня что-то да значил. Вот, смотрите. Супружеская измена. Изредка происходившая эксплуатация друзей в корыстных целях. Неуважение к родителям, которые в лепешку готовы были разбиться, только бы видеть меня почаще. Смотрите: две из десятка заповедей уже нарушены. Ну допустим, откинем запрет работать в день воскресный — эту заповедь у нас сейчас очень сложно нарушить. Потом еще об идолах: где их возьмешь в двадцать первом веке, да еще в Холлоуэйе? Получается, по шкале я грешила где-то на тридцать три процента, то есть всего на треть. Из восьми заповедей я не соблюдала две, — но для меня и такой процент был слишком высок. Допустим, я остановилась на этой черте: треть заповедей уже нарушена. Помню, в семнадцать лет, ознакомившись с этим списком запретов, я легкомысленно посчитала, что с этим у меня проблем не возникнет. Ну, почти. Нет, конечно, каменных кумиров надо сразу вычеркнуть. Оставить только реально существующие соблазны. Ведь Бог прекрасно знал, выдумывая заповеди, что насчет «неоставления дома в день воскресный» — это все временные меры, не так ли? Насчет же идолов — у меня просто времени не было на их высечение. Это евреи в пустыне могли на досуге заниматься подобными вещами. Так что в отношении идолов счет по нулям: я не была искушена ими. И очень бы удивилась, впав в такое искушение.

Когда я просматривала перечень своих грехов (раз уж я считаю их грехами, то так тому и быть — все это грехи, грехи, никуда не денешься), передо мной явственно вставала привлекательная возможность христианского возрождения. Правда, меня больше манило не само христианство, а позыв самого духовного воскресения. Потому что, положа руку на сердце, кому было бы не охота начать все сначала?

12

Когда английские футбольные фанаты устроили потасовку на каком-то мировом кубке, я спросила Дэвида, почему в газетах обсуждают одних англичан, а не, скажем, шотландцев. Он объяснил, что в отказе шотландских фанов дурно вести себя на чемпионатах проявилась скрытая форма агрессии: они испытывали к нам настолько лютую ненависть, что, хотя у некоторых шотландцев и чесались руки, они воздержались от драки, чтобы показать, насколько они лучше нас. Так вот, Молли становилась ярко выраженным шотландцем в нашей семье. После того как Том ударил отвратительного Кристофера, она изо всех сил старалась выразить расположение к отвратительной Хоуп. Теперь Хоуп ежедневно заглядывала к нам после школы, вместе со своим отвратительным запахом, которым постепенно пропитывался наш дом. И чем сильнее и невыносимее был запах, тем настойчивей приглашала Молли свою новую подружку прийти на следующий вечер. Видимо, таким образом она хотела вынудить Тома раскаяться в содеянном. Я серьезно задумалась насчет душевного здоровья Молли. Не многие восьмилетние девочки способны были выносить такие тяготы лишь затем, чтобы продемонстрировать брату свое моральное превосходство.