Книга Не исчезай - Женя Крейн

2

Это был обыкновенный, теплый сентябрьский день. Люба – в который раз! – опоздала на работу. Торопясь, на бегу, неловко просовывала в рукава куртки растопыренные руки, пытаясь одновременно управиться с сумкой, ключами, нервами, эмоциями. Спешила, потела, кляла себя – и все равно опаздывала.

Трамвай – он же вагон бостонской подземки – долго стоял в туннеле; свет мигал; гас на мгновение, затем вспыхивал вновь, снова гас. Извелась, мысленно подгоняя вагон допотопного метро. Добралась наконец, окончательно запыхавшись. Торопливыми мелкими шагами, стараясь незаметно проскочить открытое общее пространство, по мере сил усмиряя прерывистое дыхание, вошла – прокралась – в офис. Скорей, скорей! Успеть приступить к работе, приобрести деловой вид, прочитать накопившиеся послания, включиться в жизнь своей конторы, стать частью всей работающей массы населения этой страны – тех, кто на самом деле делает что-то или делает вид… Влетела в офис и в очередной раз поймала косые взгляды недоброжелательных коллег.

Интернет не загружался. Вновь и вновь нажимала Люба на податливую мышь, но ничего не происходило.

– Почему-то не загружается, – сказала она в пространство.

3

ЛЮБИН ЖУРНАЛ

Тринадцатое сентября. Время остановилось. Прекратился поток моментов. Было только: АААА-А-ААААА… Мой сын не спал по ночам, боялся заснуть. Я сидела с ним рядом. Мне нечего было ему сказать. Сегодня шла через центр, стояла рядом с отелем «La Meridian» на Почтовой площади – на Post Office Square. Подняла голову на здание Стейт-стрит-банка – мне показалось, что здание покачнулось.

Двадцатое сентября. Я думаю, эти картинки – образы последних трех недель – настолько впечатались нам в сознание… нет, в подсознание, в затылок, в костный мозг, застыли там непроходящим ужасом. Сможем ли мы избавиться от этого? Вчера водила детей в «Пенанг» – малайский ресторан в Чайна-тауне. Было поздно, у меня случилась неотложная работа в офисе, сын приехал с подружкой, чтобы поболтаться в центре, поглазеть на витрины, стать частью происходящего. И вот, в восемь тридцать, после работы, в самом темном (так мне казалось) углу Чайна-тауна, я стояла с двумя двенадцатилетними подростками в очереди в ресторан. Было шумно. Прелестная азиатская молодежь переговаривалась между собой. Модно одетые девушки, хрупкие и маленькие, словно фарфоровые статуэтки, щебетали на нескольких языках – стая экзотических птичек в ярком оперении. Парни размахивали руками с дорогими, если не поддельные, часами. Трели мобильных телефонов перекликались между собой на своем мобильном языке. Вокруг – здания, небоскребы, камни, асфальт, витрины, машины; в дальней городской дали высятся все те же здания, врезаясь в уже темнеющее небо. Мы в каменной клетке. И я представила, насколько мы все уязвимы. Что, если все это порушится – взлетит на воздух, начнет падать на нас? Куда я побегу? Как я побегу? И смогу ли я бежать? Как я схвачу, потащу детей? Или они потащат меня? Как брошу рабочий портфель, телефон, документы, сумки с покупками? Как это будет, если это будет? Как эти люди бежали? Падали? Сбрасывали туфли? Опять бежали?

Двадцать второе сентября. Вот такая странная жизнь. И знаете, все равно очень хочется жить, очень хочется продолжать писать, дышать, смотреть вокруг, видеть, замечать, удивляться, понимать. Мне страшно. Мне страшно, что я продолжаю обыкновенную, ежедневную жизнь. Мне страшно, что мы все так же встаем по утрам, все так же переругиваемся, полусонно и незлобно. Мне страшно, что мои счастливые записи, привезенные с Кейп-Кода, оказались рядом с моими сегодняшними – новыми, тяжелыми – больными. Мы проснулись, очнулись и оказались в ином мире, законы которого нам не известны, не понятны.

Вчера, на Copley, яркий солнечный день, осень во всей своей благодати, подарок Новой Англии, самое лучшее время года. Шла по Newbury, вышла на Boylston. Брела от магазинчика к магазинчику, глазела на прохожих. Хотелось окунуться в настроение улиц, праздности, почти счастья. Вдруг, неожиданно для себя, подняла глаза к светлому небу – и увидела коробку Prudential. А рядом с ней еще одна, плоская, голубая, отсвечивающая сплошными окнами, уходящими в белесую высь – длиннющая, вернее, высоченная… Вот и новое здание около Christian-Science Church, увенчанное чем-то вроде короны, обручами какими-то. О боже мой, мне стало так страшно, так нелепо, так безумно вне всего этого! Коробки зданий, небоскребов, устремлялись в небо, возвышались над светлым, теплым городом настолько неестественно – нелепые пластмассовые, синтетические конструкции, декорации дурацкого воображения, иллюстрации научно-фантастической повести из детства. Что же это такое? Зачем? На мгновение вся наша жизнь показалась мне придуманной, неестественной, плоской. Потоки, потоки, потоки машин; толпы усталых, напряженных, издерганных людей. Или я не имею права? Или нервы шалят? Но вот же, вот, зашла в магазин со странным названием «Anthropology», забрела и ходила с этажа на этаж, слушала музыку, сидела на диванах, трогала потертую, дорогую мебель, перебирала безделушки. Разве эта стонущая, нежная песня, эта мелодия с модного CD, не есть побег, не есть отрицание реальности? Эти товары, одежда, мебель, сделанные под старину, рамочки в бисере, эти кофточки в оборочках, с бахромой – такие, наверное, носила моя прабабушка. Что же мы делаем со своей жизнью?

И они нас ненавидят. Они – иные, безумные, дальние, не понятные нам; как слепые огромные муравьи из старого голливудского фильма ужасов, как марсиане с картинки из книги Уэллса – чуждые, ненавидящие нас; слепая, жуткая сила.

Ей ответили почти сразу.

«Хочется взять вас за руку, Люба, и попытаться внушить, что жизнь реальна, когда мы живем ею, а не болеем фантомами страха – с этими фантомами жить постоянно нельзя, – написала N. – Примириться с абсурдом непросто, особенно таким, как Вы, впечатлительным людям. Но придется. Иначе мы сами добровольно становимся под его знамена… И тогда некому будет слушать стонущие нежные мелодии, и трогать вещички из бабушкиных сундуков тоже будет некому, и стихи будут не нужны… Вот это действительный абсурд. А за пост спасибо. Хорошо написано, правильно!»

«Спасибо вам, – написала благодарная Люба в ответ. – Я понимаю. В тот день… это было так странно… Я вышла с работы вместе с приятельницей, ее зовут Жюли… мы прошли с ней через Boston Common, через парк, мимо цветов, лебедей, розовых кустов, скамеечек, развесистых деревьев – плакучих ив над водой. Нас тогда сразу же отправили с работы. Здания в центре закрывали одно за другим. И вот именно об этой реальности идет речь. Было тепло и солнечно. Реальность этой реальности не совмещалась с реальностью только что произошедшего. Но это вернуло к жизни.

В метро было очень страшно. Бостонская подземка – древняя (особенно в центре) и довольно жуткая, одна из самых старых в мире. Люди пытались слушать новости, хотя сигнал пропадал.

И от этих образов было никак не уйти, они возникали постоянно: в газетах, на ТВ, в Сети. Но вы теперь, к несчастью, знаете, как это происходит. А я в порядке. Спасибо вам. Я тогда все это записала, чтобы не забыть, чтобы вынуть из себя. Спасибо!»