Книга В последнюю очередь - Анатолий Степанов

― Кончил дело ― гуляй смело. А не вернуться ли нам, Вадик, в Дом кино, шарики с устатку покатать?

― Я тут Ромку Петровского встретил. Он тебе не нужен? ― вставая, предложил Вадик, как бы отстегивая Ларионову премиальные за душевное поведение.

― О чем толковали? ― без особого интереса поинтересовался Ларионов.

― Да вроде ни о чем. Топтался он на месте, намеки делал, хотел о чем-то спросить, но так и не спросил ни о чем.

― На что намекал, вокруг чего топтался?

― Как бы походя вопросик закинул насчет того, знаю ли я человека при деньгах, который эти деньги вложить хочет. Я ему прямо в лоб: что предлагаешь? Он посмеялся, рукой махнул, мол, так, отдаленная перспектива.

― Ну, тогда ближайшая перспектива у него ― два года за нарушение паспортного режима. У него ведь Москва минус сто. Встретишь его, так и скажи.

― От своего имени? ― изволил пошутить Вадик.

― От моего имени, от имени московской милиции, как тебе удобнее. Ну что, пошли?

― Берегись, Алексеич, раскую я тебя на все четыре копыта. Год будешь мне алименты от своей милицейской зарплаты отстегивать!

Лики музыкальных гениев по стенам, лица знакомых интеллигентов в рядах, и Курт Зандерлинг с Бетховеном в обнимку. Ах, хорошо! Роман Казарян прикрыл глаза. Красивым голосом Всеволод Аксенов ритмично излагал последний монолог, и взрывами врывалась музыка.

Вот он финал. Ах, хорошо, ах, хорошо! Хорошо вспомнить, что можно испытать наслаждение от музыки, хорошо ощущать себя в душевном единении с теми, кто вместе с тобой испытывает это наслаждение, хорошо сидеть в кресле с закрытыми глазами и просто слушать. Все. Конец Эгмонту, конец первому отделению.

Роман открыл глаза. Поднялся с кресла. В шестом ряду, справа, вставал Миша Мосин. Роман направился к нему.

― Ромочка! ― обрадовался Миша Мосин. ― Сколько зим, сколько лет!

Гуляли в фойе, разговаривали об искусстве.

Идя в Большой зал консерватории, Казарян полагал, что после первого отделения возьмет Мишу Мосина под руку и выведет на улицу Герцена, где задаст ему ряд интересующих его, Казаряна, и Московский уголовный розыск вопросов. Но пожалел и этого не сделал. Не Мосина пожалел. Во втором отделении была Девятая. Договорились встретиться после концерта.

Кончилось все. Ослабленные и невнимательные, они закуривали в скверике, в котором еще не поселился размахивающий руками Чайковский. Подбежала дамочка в очках, схватила Мосина за рукав, защебетала оживленно.

― Мосенька, сегодня Курт был неподражаем, не правда ли?

― Иначе и не могло быть. Он с нами прощался, Лялечка.

― Это не трепотня, Мося, это действительно так? ― жалостно спросила дамочка.

― Это действительно так. Днями Курт Зандерлинг навсегда уезжает от нас в ГДР, ― торжественно доложил Мосин.

― Горе-то какое! ― деловито огорчилась дамочка, поцеловала Мосина в щеку, подхватила на лету падавшие от удара о мосинский нос очки и убежала.

― Миня, а почему тебя Мосей стали звать? ― поинтересовался Роман.

― Ты с успехом мог бы задать другой вопрос: Мося, а почему тебя Миней назвали? ― раздраженно ответил Мосин. ― Но мне кажется, что ты отлавливал меня не для того, чтобы задать этот вопрос. А совсем-совсем другой. По палагинскому делу. Так?

― Проницателен ты, Миня.

― Профессия такая.

― А какая у тебя профессия?

― Юрист, Рома.

― Не юрист, а юрисконсульт фабрики канцтоваров "Светоч". Это не профессия и даже не должность. Это крыша, голубок мой.

Мося засмеялся и смеялся долго. Отсмеявшись сказал:

― Господи, до чего же милиционеры одинаковые! Сразу пугать.

― Я не пугаю тебя. Я позицию определяю, с которой ты и должен выступать в разговоре со мной. Я ― представитель правоохранительных органов, а ты ― жучок, существующий и существующий неплохо на сомнительные доходы.

― Из пушек по воробьям, ― как бы "а парт" кинул реплику Мосин.

― Воробей ― это ты?

― Выстрел-то мимо меня и поэтому по воробьям. ― Вопросы будешь задавать? ― с места в карьер начал Мосин.

― А как же! ― обрадовался Казарян.

― Тогда без предисловий начинай. Я тороплюсь, меня симпатичная гусыня ждет.

Казарян взял его под руку и вывел на улицу Герцена, и пошли они к Манежной площади.

― С палагинской коллекцией хорошо знаком?

― Да.

― И знаешь, как она хранилась в доме?

― Да.

― Через тебя никто не пытался начать переговоры с Палагиным о продаже коллекции или части ее?

― Палагинской коллекцией интересуются только специалисты и фанаты. И те и другие знают, что Палагин ничего не продает. Так что подобной попытки не может быть в принципе.

― Кстати, Миня, а сам-то ты что-нибудь коллекционируешь?

― Конечно. Но моя страсть ― сугубо по моим средствам. Я по дешевке собираю русскую живопись начала двадцатого века, которая стоит копейки и которая через двадцать пять лет сделает меня миллионером.

― А хочется стать миллионером?

― До слез, Рома.

― При такой жажде можно и форсировать события, а?

― Какие, собственно, события?

― События, приближающие тебя к миллионам.

― Дорогой Рома, при твоем ли роде деятельности заниматься эвфемизмами? Спроси коротко и ясно: "Гражданин Мосин, не вы ли за соответствующее вознаграждение навели уголовников-домушников на коллекцию Палагина?"

― Считай, что спросил.

― Не я.

― Жаль. ― Казарян обнял Мосина за плечи. ― А то как бы было хорошо!

― Не столько хорошо, сколько просто. Для тебя.

― В общем, я тебе, Миня, верю. Хотя нет, все наоборот. В общем, я тебе, Миня, не верю, но в данном конкретном случае верю.

― Тоже мне Станиславский! Верю! Не верю!

― Хватит блажить-то. Давай вместе подумаем. Я поначалу был убежден, что наводка зрячая. А вот окружение прошерстил и усомнился.

― А если темная, Рома?

― Откуда? Среди окружения фофанов для темной наводки нет.

― Есть идея, Рома.