Книга В последнюю очередь - Анатолий Степанов

Они шли бульваром к метро "Динамо".

― Что ж так неосторожно, Алексеич? ― укорил Клок. Ларионов остановился, осмотрелся. Никого поблизости не было. Тогда он быстро, коротким крюком левой, жестоко ударил Вадика в печень. Вадика скрутило, и он стал оседать. Ларионов удержал его левой, а с правой дал под дых. И отпустил. Вадик сел на дорожку. Ларионов смотрел, как его корежит. Наконец Вадик хватанул воздуха почти нормально. Ларионов посоветовал:

― Вставай, а то простудишься.

― За что?

― За дело, ― ответил Ларионов.

― Ты со мной поосторожнее, Алексеевич, ― посоветовал Вадик, вставая. ― Я тихий, но зубастый. Я и укусить могу. Смотри, Алексеевич!

― Зубы обломаешь, кролик, ― презрительно отрезал Ларионов. ― Пойдем на скамеечку присядем.

Сели рядом, как два добрых приятеля.

― Чего ты от меня хочешь? ― завывая, спросил Клок.

― О чем я тебя вчера, скот, спрашивал?

― О чем спрашивал, то я тебе и сказал.

― Ты вчера, видимо, не понял меня. Поэтому сегодня спрашиваю еще раз: что тебе известно о последних делах домушников?

― Еще раз отвечаю: с домушниками дела не имею.

Ларионов, делая каблуками на серой земле черные полосы, вытянул ноги, засунул руки в карманы пиджака, и засвистал умело модную тогда песенку "Мишка, Мишка, где твоя улыбка". Свистал он мастерски. Клок дослушал свист до конца и сказал, тихим голосом выдавая искренность:

― Ей-богу, ничего не знаю.

― Ты кого катал у Гарика Шведова?

― Откуда мне знать. Кого привели, того и катал.

― Слушай меня внимательно, Клок. Здесь тишина, народу нет. Сейчас я встану со скамеечки, тебя подниму и разделаю, как бог черепаху. Руки-ноги переломаю, искалечу так, что мама не узнает, и брошу здесь подыхать.

― Не надо так со мной разговаривать, начальник.

― Я с тобой не разговариваю, я тебе перспективу рисую. Будешь говорить?

― Куда мне деваться, начальник.

― Про Ходока и Коммерцию мне все, что надо известно. Расскажи про третьего.

― Ростовского этого Косой рекомендовал и Ходока тоже. Скучают, говорит, мальчишечки, и лошкануть не прочь. Я их и принял. Они меня поймать хотели.

― А у тебя Коммерция ― подставной, ― догадался Ларионов. ― Ростовский этот и Ходок знакомы друг с другом были?

― Вроде бы нет. Договорились они, по-моему, когда за водкой для начала пошли.

― Ты мне, Вадик, поподробнее про Ростовского этого.

― Судя по всему, деловой, в авторитете.

― Внешность.

― Лет тридцати, чернявый, с проседью, нос крючком, перебитый, небольшой шрам от губы, роста среднего, но здоровый, широкий. Еще что? Да, фиксы золотые на резцах.

― Имя, фамилия, кликуха, зачем в Москве оказался?

― Не знаю, Алексеевич.

Ларионов потаскал себя за нос, сощурился, улыбнулся, решил:

― Нет, бить я тебя не буду. Я добрый, я тебе право выбора предоставлю. Выбирай: или я тебя в кичман на срок определю, или блатным на толковище ссученного сдам.

― Воля твоя, а я все сказал.

― Вот что, Клок. Ты мне горбатого не лепи. Ну, сколько ты с этих домушников снял? Тысячу, две, три? Ты же ― исполнитель, тебе по таким копейкам играть ― только квалификацию терять. Зачем тебе домушники понадобились?

― Мне они ни к чему.

― Ну, хватит, Вадик. Поломался малость, блатную свою честь защитил, теперь говори. А то Косой скажет. Ему с тобой делить нечего, а разговорчив с нами он всегда. Так зачем тебе эти домушники понадобились?

― Мне лично они ни к чему, ― со значением заявил Клок, оттенив "мне".

― Слава богу, до дела добрались, ― с удовлетворением отметил Ларионов. ― Так кому же они понадобились? Кому в домушниках нужда? На кого ты работал, Вадик?

Ничего не случилось. Все идет нормально. Вадик забросил ногу на ногу, кинул спину на ребристый заворот скамьи, вольно разбросал руки и начал издалека:

― В октябре я в Сочи бархатный сезон обслуживал. За полтора месяца взял прилично, устал, правда, сильно и потому решил домой поездом возвращаться, думал, отосплюсь, отдохну в пути, тем более, что с курортов народ домой пустой едет. СВ, естественно, вагон-ресторан, коньячок мой любимый, "Двин". Еду, о смысле жизни задумываюсь.

И гражданин один, скромный такой, сосед по СВ и ресторану, приблизительно тем же занимается. Следует сказать, что гражданин этот не один был, при нем человечек вертелся, но его вроде и не было.

К концу дня гражданину этому надоело, видимо, мировой скорби предаваться, и он сам ― заметь, сам! ― предложил в картишки перекинуться. Как ты понимаешь ― не мог я отказаться. Сели втроем: я, он и человек этот, он при нем вроде холуя. Удивил он меня. Вроде чистый фрайер, но слишком легко большие бабки отдает. До Москвы я его серьезно выпотрошил, но расставались мы, улыбаясь. Он мне телефончик оставил, просил звонить как можно чаще. Благодарил за науку. Ну, иногда я ему звоню, встречаемся в "Якоре", любимое его место ― "Якорь", обедаем, разговоры разговариваем.

― Последний разговор ― о домушниках? ― перебил Ларионов.

― Ага, ― легко согласился Вадик. ― Просил подходящего человечка подыскать, по возможности, не нашего, не московского.

― Зачем он ему ― не говорил?

― Он не говорил, а я не спрашивал. Не знаешь ― свидетель, знаешь соучастник.

― Про скок у коллекционера Палагина по хазам не слыхал ничего?

― Говорили что-то.

― А ты рекомендованного тобой ростовского гастролера с этим делом не соединял?

― Это уж ваша работа ― соединять.

― Ты, как всегда, прав. Вот я тебя с этой кражей и соединю.

― Не соединишь, Алексеевич, я тебе на свободе нужен. ― Вадик окончательно раскололся и поэтому окончательно обнаглел.

― Нужен. Пока нужен, ― двусмысленно подтвердил Ларионов и потребовал: ― Нарисуй-ка мне этого гражданина в профиль и анфас.

― Леонид Михайлович Берников. Телефон Ж-2-14-16. Живет на Котельнической набережной, серый такой дом у Таганского моста. Генеральский.

Сведения Ларионов не записывал, он их запоминал. Настроение улучшилось. Он поднялся со скамьи, подмигнул Вадику, усмехнулся: