Книга Провидец. Город мертвецов - Динар Шагалиев

полоска крови.

- Пахом! - крикнул я, подскочив к Пелагее и приземлившись на колени. - Пахом!

- Чего шумишь? - проворчал подошедший здоровяк, что возился с рычагом у лестницы. - Господи... - прошептал он, завидев Пелагею, что сидела уже без сознания. - Девочка моя... Что с тобой?

Пахом присел рядом, нежно тронув её руку.

- Пуля в боку, - пояснил я, зажимая бинтом рану под пальто. Голос мой дрожал. - Она потеряла много крови.

- Проклятье! - ударил по стене кулаком здоровяк, да так, что осыпалась штукатурка. - Так, поднимаем её и за мной! ...

Площадка спускалась, казалось, целую вечность. Наконец пустота разбилась о высокие двери, заделанные по краям лоснящимися черными полосками. Ни ручек, ни запоров, как раньше и самой двери, тут не было. Пелагея лежала на моих руках безвольной куклой: головка её была запрокинута; на бледном, мертвенно - спокойном личике блестела полоска невысохшей слезы, а холодный сквозняк колыхал пряди спутанных волос. От видов этих сделалось мне до того горько, что глаза сами собою стали мокры.

Пахом три раза с грохотом ударил по створке и заревел:

- Кулибин, так тебя перетак! Отворяй скорее! Свои!

Вскоре последовал скрип внутренних распорок. Мне подумалось, что нам несказанно повезло, ведь могло оказаться, что Кулибина не оказалось бы дома.

На то, чтобы отпереть все замки, поднять все засовы и убрать все задвижки, ушло с полминуты; наконец, послышался жалобный визг петель и дверь приотворилась.

Я ужом проскочил за Пахомом.

- Куда её? - спросил я, и застыл на месте, увидев низкого роста старика с обезображенным лицом.

Сердце моё ухнуло в желудок, ноги подкосились, но я лишь крепче прижал к себе Пелагею и сказал:

- Элиас, молю, спаси её...

Глава 29

На синем, страшно засаленном атласном диване с тяжелыми шелковыми кистями, сложив голову на мои плечи, сидела Настя, похожая на юного, уставшего поручика. Пахом ходил по полинявшему дорогому ковру, заложив свои большие руки за спину; борода у него была растрепана, голова не причесана, как будто он только что встал с постели.

На мраморном столике перед диваном, стоял одинокий канделябр на пять свечей, тускло освещавший небольшую каменную залу, в которую нас отправил ожидать Элиас. Непоколебимую тишину нарушали лишь мерно тикающие старинные часы из орешника.

В тяжелом неведении прошло уже три часа, как вдруг зашуршали резиновые шторки и в залу вошел Элиас. Во всей фигуре его виднелось тяжелое утомление.

- Ну что, как она? - спросил взволнованно Пахом, остановившись.

- Она сильная, жить будет, - уверил "Кулибин", снимая запачканный в крови кожаный фартук. - Ей нужен покой.

Это радостное известие развеяло липкое чувство тревоги, что Дамокловым мечом висело в воздухе.

- Хвала Господу, - выдохнул Пахом, грузно рухнув на кресло и закрыв лицо ладонями. - Хвала Господу...

- Элиас не любит, когда его так зовут, - заметила Настя.

- Я лишь, того... Это самое... - замялся Пахом, не зная, что и ответить. - Спасибо... Элиас. Теперича во веки я твой должник.

- Глупости, - мягко похлопал Корхонен его по могучему плечу и, повернувшись ко мне сказал:

- Ну, теперь здравствуй, Коленька? - принял меня в свои крепкие объятия старый друг.

- Здравствуй, Элиас, - похлопал я его по спине. - Отвратительно выглядишь.

- Спасибо, на добром слове, мальчик мой, - улыбнулся он. - Всегда об этом мечтал.

- Тебе даже идёт, - улыбнулся я в ответ. - Как тебя угораздило?

- А, долгая история, - махнул рукой Элиас. - Нечего и говорить.

- Друг мой, расскажи, - положил я ему руку на плечо. - Даже представить страшно, как я скучал по нашим беседам.

- Умеешь ты уговорить да задобрить, Коленька, - сдался Корхонен. - Присаживайтесь, сейчас снеди какой подам. На пустой желудок такие дела не делаются. Настенька, яхонтовая моя, пойдем, подсоби старику.

Через минут этак десять молчаливого с Пахомом сиденья, явилась эта парочка с разносами в руках. Настя несла четыре пиалки с фирменным блюдом Элиаса: крупником — похлебки из гречневой крупы с салом, луком и картофелем — чрезвычайно вкусным и питательным кушаньем. У Элиаса на разносе гремели старинного вида расписные чашки с травяным чаем, что разносился ароматами по всей зале, которыми не грешно было надышаться досыта.

- Чем богаты, тем и рады, - заявил Корхонен.

- Благодарим покорно, - кивнул Пахом, схватившись за серебряную ложку.

- Друг мой, это восхитительно, - заявил я, прикрыв глаза от блаженства. - Каждый раз как в первый.

- А помните, тогда, в юности, когда ещё папенька жив, - вспоминала Настя, - стол ломился под кушаньями, и блюда не умещались на нем.

- Были времена, - кивнул Элиас, с шумом отхлебывая похлебку. - Тогда было обыкновенье все блюда ставить на стол предварительно.

- История началась с холодных кушаний, - подхватил я. - С окорока ветчины и с буженины, прошпигованной чесноком...

- А затем следовали горячие, - продолжила Настя. - Зеленые щи и раковый суп, сопровождаемые подовыми пирожками и слоеным паштетом; непосредственно затем подавалась ботвинья со льдом, с свежепросольной осетриной, с уральским балыком и целою горою чищеных раковых шеек на блюде...

- Соусов было только два, - снова я, - с солеными перепелками на капусте и с фаршированными утками под какой-то красной слизью с изюмом, черносливом, шепталой и урюком. Соусы были уступка моде. Папенька их не любил и называл болтушками. Потом показывались чудовищной величины жирнейший индюк и задняя телячья нога, напутствуемые солеными арбузами, дынями, мочеными яблоками, солеными груздями и опенками в уксусе; обед заключался кольцами с вареньем и битым или дутым яблочным пирогом с густыми сливками. Всё это запивалось наливками, домашним мартовским пивом, квасом со льдом и кипучим медом...

- Только вот все эти явства даже рядом не стояли с крупником Элиаса, - поставила точку Настя.

- Пахом Никифорович, вы уж простите этих былых баловней, - сказал Элиас. - Развонялись чего-то.

- Пустое, - ответил здоровяк, протирая от бульона бороду и откинувшись на спинку кресла. - Я о таких блюдах даже и не слыхал, так что оно мне душу не терзает. А вот как про вашу похлебку теперича позабыть, ума не приложу. В чем ваш секрет?

- Долгие годы стараний и ошибок, только и всего, - ответил Элиас, откладывая ложку.

Только когда мы принялись за чай, мой старый друг