Книга Величья нашего заря. Том 2. Пусть консулы будут бдительны - Василий Звягинцев

Посол представил.

– Вас же просто убьют, Лютенс. Даже не для того, чтобы скрыть тайну, просто в отместку. Чтобы другим неповадно было, отныне и до веку.

– Ну, это мы ещё посмотрим, кто кого распнёт[135], – непонятно сказал разведчик.

– Но как это всё к вам попало? – спросил Крейг (едва не добавив – «вы же всю неделю пили, не просыхая»), это же стоит миллиарды и миллиарды, по крайней мере вам заплатят миллиарды и с той, и с другой стороны, хотя и по разным причинам…

– Знаете, Алисон, – Лютенс набрал в рот виски, тщательно пополоскал и сплюнул прямо на ковёр, демонстрируя, как несложно изобразить «беспробудное пьянство», – я никогда не метил в политики, но всегда был разведчиком очень неплохого класса. По нашему внутреннему рейтингу – точно из «первой сотни». Сейчас, по Бисмарку, политика пришла за мной. Я отреагировал. Ведь вы, Крейг, даже не представляете, на каких уровнях и горизонтах российского истеблишмента мне приходилось эти годы вращаться… – Он хрипловато засмеялся и восполнил выплюнутый виски новой порцией, принятой уже правильно.

– Пресловутый «Директор» и всё его окружение на самом деле составляли высший по отношению к русскому Президенту круг власти. «Деньги и информация правят миром», не так ли? Это ведь ваши слова, Алисон. Вот пришёл момент, когда и деньги и информация превратились в тлен для некоторых лиц. Ну, не совсем в тлен, но в средство, чтобы купить себе жизнь и относительную свободу в обмен на миллиарды долларов и миллиарды гигабайт информации. Знаете, Алисон, – послу показалось, что разведчик всё-таки пьян если не от алкоголя, то от самой невероятности происходящего, – знаете, мне очень смешно было смотреть, как человек, куда могущественнее нашего президента, выкладывал мне всё, что имел, в обмен на возможность доехать на машине с посольскими номерами до моего личного самолёта в Шереметьево, у которого уже был подписан открытый полётный лист. Очень смешно, – повторил Лютенс и взял новую сигару.

– Мы бы с вами, Алисон, сегодня тоже могли бы стать богачами, я не жадный, я бы с вами поделился – но вы когда нибудь слышали такую максиму: «Честь дороже». Вы знаете – это правда. При любом повороте событий мы сохраним незапятнанной репутацию, а некое шестое или седьмое чувство мне подсказывает – она тоже очень скоро станет товаром первого спроса.

Этого Крейг вообще не понял, ну не в том он был состоянии, чтобы воспринимать высокие философские истины.

Часом спустя, проводив Лютенса, Крейг буквально кинулся в комнату спецсвязи посольства. Сначала он достаточно спокойно и подробно, в соответствии с протоколом доложил по всем трём адресам, перед которыми ему полагалось отчитываться, голую канву беседы со спецпредставителем ЦРУ, фигурой по любым раскладам из «тяжёлых». Где-то подробнее, где-то более сжато доложил о том, что Лютенс работу продолжает, несмотря на осложнение обстановки, и мешать ему нельзя ни в коем случае. Пары намёков, почему именно нельзя, хватило, чтобы сам посол получил очередной карт-бланш. В Вашингтоне по-любому ничего не понимали, и слова человека, утверждающего, что понимает, большинством воспринимались как повод просто перевести дух.

Четвёртый звонок Крейга был уже совсем другого содержания. Здесь он докладывал по сути, и суть заключалась не в каких-то там личных секретах или «неразгаданных тайнах» тонн нацистского золота. Посол (да и не посол в данном случае) сообщал о невероятной информированности резидента и запрашивал инструкции. Впервые за всё время своей службы. Раньше инструкции приходили сами и никак не зависели от сегодневного настроения посла.

Встречу Лютенса и Крейга «в прямом эфире» наблюдали Фёст, Герта и Мятлев. Вторая и третий – скорее для того, чтобы лучше понять настоящие возможности «Братства».

– Ну и как? – спросил Вадим, отключая систему.

– Впечатляет, – ответила Герта, Мятлев молча развёл руками.

– Означенную местную публику, включая посла и всё его «либерально-демократитческое окружение», выдаю вам головой[136], это как сами решите. С ними мне делать нечего, говорить тем более. Цэрэушник за мной остаётся, ну и вот эта связь, что я так ждал, само собой. Сейчас всем разрешаю отдыхать. Согласно уставу, раздевшись и при желании в постели[137].

Фёст неприкрытым образом издевался, то есть развлекался.

– А вот мне спать не придётся. По всем часовым поясам придётся ловить старшего партнёра господина Крейга, которого провал мятежа волнует меньше, чем семьдесят лет назад вырванные зубы. И я уже знаю почему. Потому что у его не успевших сбежать в Лиссабон[138]родственников именно там и жизнь отобрали, и всё, включая зубы, если они на них коронки носили, разумеется. Иногда люди, имеющие власть сегодня, бывают удивительно недальновидны.

Глава девятая

На сегодня у Воловича было намечено много дел. Он и так пробездельничал слишком долго, хотя едва ли можно назвать таким уж бездельем процесс излечения от достаточно тяжёлой (по его мнению) раны. Назови её лёгкой – и останется только неприятная топография, над которой каждый не преминет покуражиться – тема уж больно благодатная. Особенно в его сомнительном, с точки зрения «человека чести», положении. Людям лагеря, к которому он сейчас примкнул, путь «нравственного возрождения» Михаила вообще не интересен, они мыслят другими категориями, а вот бывшие соратники оттянутся по полной хоть на его «филейной части». Сама собой вспомнилась фраза Ляхова, точнее, не его, а Достоевского, но Вадим употреблял её довольно часто, и многие думали, что сам и придумал: «Либеральный террор хуже жандармского (или – полицейского, по-разному говорилось)».

Кроме того, в своём полупостельном режиме журналист и работал тоже. Несколькими написанными им текстами, жаль, что «редакционными», то есть без подписи, без всякой натяжки можно гордиться. Блестящая, можно сказать – пламенная публицистика. Впоследствии их, пожалуй, можно будет включить в какой-нибудь автобиографический труд. Или сборник статей и эссе. Название он уже придумал: «В дни поражений и побед». Воловичу казалось – это звучит красиво.

С утра он намеревался обсудить с Ляховым-Фёстом и одним из помощников Президента конспекты нескольких «установочных»[139]и контрпропагандистских статей для завтрашних номеров «Известий» и «Свободного слова». Именно «Слово», как газету достаточно авторитетную и «либерально-патриотическую», ранее в сотрудничестве с «режимом» не замеченную, решено было сделать официозом, рассчитанным на читателя из вышесреднего класса, одним и более высшим (причём – солидным) образованием, не летально инфицированного вирусами умеренного либерализма и просвещённого западничества. А сохранение прежнего названия – это так, эстетский штришок для посвящённых и подтверждение «направления», как в девятнадцатом веке выражались. Владелец и издатель ни в коем случае против «мягкой переориентации» не протестовали, наоборот – всемерно приветствовали.