Книга Брачные узы - Давид Фогель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что-то зябко. Подбрось-ка углей, кролик.
Она наклонилась к нему и потрепала его за нос в знак расположения. Потом протяжно зевнула и стала раздеваться.
— Кролик мой, иди, помоги мне стянуть чулок!
Гордвайль закрыл дверцу печки, подбросив в нее пару совков углей, и пошел к Тее, чтобы помочь ей стянуть чулки. Tea растянулась поперек кровати, сунув ногу мужу, опустившемуся перед ней на колени. Он припал губами к ее бедру, чуть выше колена.
— Ну же, быстро! — прикрикнула на него Tea. — Холодно!
И тут же протянула, словно говоря сама с собой:
— А было бы интересно соблазнить мальчика…
— Что? — вырвалось у Гордвайля то самое глупейшее «что», как когда-то ночью с Зошкой.
— Быстро раздеваться, кролик! Сегодня тебе разрешается спать со мной, — проговорила Tea, забираясь под одеяло. — И принеси сюда сигареты и спички!
Гордвайль собрал с кровати груду постельного белья, поместил его на стул и стал стелить себе на диване. Чтобы не замерзнуть ночью, он расстелил пальто поверх заплатанного красного пухового одеяла. Затем разделся, погасил керосиновую лампу и юркнул в постель к жене.
Перебравшись на свой диван, Гордвайль растянулся на спине, как всегда перед тем, как заснуть. Ночная тишина обволакивала его плотным, почти осязаемым покровом. Tea уже спала. Гордвайль испытывал приятную расслабленность во всем теле, как после горячей ванны. Неспешно и скрыто где-то внутри него билось сердце. Понять, откуда исходит это биение, было непросто: Гордвайль прислушался к ноге, биение шло вроде оттуда, сосредоточился на голове — теперь билось там, медленно-медленно и, как видно, безобидно. Ну, подумал Гордвайль, если только ты хочешь заснуть, не смей ему отвечать… Но кто, собственно, сказал тебе, что ты хочешь заснуть? Для сна еще будет время! Завтра целый день! Да, завтра целый день!.. И то особое знание, которое ты носишь в себе, это радостное знание останется и завтра, разве что… Жаль только, что в этот миг трудно вспомнить, в чем оно заключается… Уже поздно, наверно… Полночь была уже очень давно, целую вечность назад! Нет, сейчас он не станет смотреть на часы — сил нет! Привстать, чиркнуть спичкой — нет! Вот если бы где-нибудь пробили часы, — было бы кстати! А вообще-то — какая разница! Главное, что где-то в нем притаилась радость! А в чем ее суть, он совершенно не хочет знать. Вон там, например, слева (где была кровать Теи), там дела идут наилучшим образом!.. И нечего ворчать… Напротив, вечер выдался действительно мирный и полный душевного покоя… А на всякие мелочи незачем обращать внимание!.. Кто их вообще замечает!..
«A-а, а „соблазнить мальчика“, например?» — спросил голос внутри него.
«Это просто так, вырвалось, не стоит придавать значения… — отозвался Гордвайль, словно отмахиваясь от пустяка. — Есть и более важные вещи, на которые тоже не обращают внимания…»
«Вот об этом-то я как раз и хотел спросить. На что именно не обращают внимания?»
«Сейчас уже поздно, — попытался вывернуться Гордвайль. — Надо спать».
Но голос не унимался:
«Мы ведь решили, что завтра выходной и можно спать сколько влезет, если только дадут…»
«Кто это не даст!» — попался Гордвайль в ловушку.
«Да уж не дадут, — оборвал его голос. — Ведь ты же парень умный, когда хочешь. Я тебе что, по имени назвать должен, кто не даст?! Ты отлично знаешь, кто…»
«Вздор! — встрепенулся Гордвайль. — Что за глупости ты несешь! Тебе не хуже меня известно, что я все делаю по собственному желанию, без принуждения…»
«Ну-ну, — насмешливо отозвался голос. — Это не совсем точно. Тут можно и поспорить…»
«Только без обиняков и без намеков! — Гордвайль начал волноваться, — Ты же знаешь, я этого не люблю! Давай всю правду-матку!»
«Я думаю, что тут все достаточно ясно, — ответил голос. — Это ты любишь все запутывать. Или тебе будет приятнее, если я назову вещи своими именами?.. Боишься…»
«Чего мне бояться! — в сердцах вскричал Гордвайль. — Мне нечего бояться! Само слово „страх“ тут неуместно!»
«Что же ты нервничаешь, если так уверен, что все идет как надо?.. Сам видишь…»
«Довольно! — отрезал Гордвайль. — Я больше не желаю это слушать! Лучше уж я трубку покурю!»
«Трубка, — не сдавался голос, — не в силах изменить факты… Я говорю: ты, как ребенок, боишься увидеть вещи как они есть… Чтобы не говорить о том другом, известном, страхе…»
«Осел! Идиот! — Гордвайль больше не мог сдерживаться, он стал ругаться теми самыми словами, которые не сходили с уст Теи. Он и думать забыл про трубку: — Я тебе уже сказал, что не желаю слышать это слово! Знай заладил одну и ту же глупость и остановиться никак не может! „Страх“, „страх“! Страх чего? С каких это пор я стал трусом?! Я делом доказал обратное! И не раз! Например… да какого черта вообще вступаю в споры с таким тупицей!»
«Во-первых, мой милый, не горячись! Я уже сказал, что твое волнение весьма мне подозрительно… Но даже если так! Ты же собирался раскурить трубку, так, пожалуйста, не отвлекайся. У нас полно времени, не так ли? А что касается остального, то факты говорят сами за себя! Именно потому, что ты по природе своей не трус, я изумлен еще больше! Был бы ты женщиной — еще куда ни шло! Раскури все-таки трубку сначала…»
Гордвайль протянул в темноте руку к стулу, который всегда ставил рядом с диваном, чтобы развешивать на его спинке одежду и складывать на нем часы и курительные принадлежности. Похлопав рукой по стулу, он нашел пачку табака и трубку и стал ее набивать.
«Трубка — милое дело, готов признать, — снова послышался шепот. — Но если она все, что осталось у человека в мире, то не так уж это и много, как мне кажется…»
«То есть как — все, что осталось! Неправда! Есть еще немало вещей!.. Ребенок… и Tea… и…»
«Ну-ка, ну-ка! Ребенок, говоришь, хорошо! Но разве он уже появился на свет? Нет, не то что я предвещаю тебе недоброе, не дай Бог, но мало ли что может еще произойти, прежде чем он родится!.. Всего не предусмотришь! А кроме того, если Тее действительно придет в голову „избавиться“ от него, как она выразилась?! А она ведь может, если захочет! Кто способен ее остановить?! Уж не ты ли?»
«Не станет она, — испугался Гордвайль. — Не сыпь мне соль на раны! Она тоже его хочет, как и я… По правде говоря, она совсем не злая…»
«Это к делу не относится, злая она или не злая! Это я с тобой не намерен обсуждать. Но ты ведь и сам признаешь, что она подвержена капризам и безумствам, что они властвуют над ней! Если ей, например, вдруг придет в голову, что беременность и роды ударят по ее красоте, станет ли она обращать внимание на тебя и на все твои протесты?! А операций она не боится, ты уже мог в этом убедиться. Напротив, просто счастлива, когда у нее есть предлог для операции. Разве три месяца назад операция по уменьшению бюста была действительно необходима?! А все другие операции, что она сделала, пока вы знакомы, были нужны?! Три операции за несколько месяцев! Забавная это у нее черта, но забывать о ней не следует. А тут — такая возможность для операции!..»
