Книга Рулетка еврейского квартала - Алла Дымовская

Она дотянула до последнего, а дальше ей откладывать уже не имелось возможности. Тут, однако, главное заключалось в принципе, а не в реальной жизненной необходимости, поставившей свой срок. А только Инга бесповоротно решила со своим сеньором Рамиресом распрощаться навек. Достал он ее за этот год до запредельной возможности, и еще хуже даже, чем некогда бесконечный вопрос «чем мамочка будет кормить папочку?» – так надоел ей дон Рамирес собственным любвеобильным слюнтяйством. Инга из-за него перестала выносить окружающий мир. Все ей казалось уже давно желтым и словно в плесени, будто малярийному больному в затяжном припадке, и ничто не доставляло полного удовольствия. От Аиды она держала планы свои в молчаливой тайне, предполагая в уме бесполезность и далее выяснять отношения между ними и к нормам жизни в частности. Но побег задуман был ею много месяцев назад. Оставалось только воплотить его в практическое осуществление.

Инга только искала и дожидалась удобного момента. Поездка в Санта-Барбару и показалась ей самой подходящей для того возможностью. Что может случиться лучше, как без подозрений запаковать чемоданы, а после, может в самый последний миг, огорошить дорогого сеньора заявлением, что чемоданы те сложены вовсе не ради него. Но возникли и сложности, уже исключительно психологического свойства. Одно дело решиться сказать, а другое дело – те слова произнести. Не то чтобы Инга опасалась скандала (хотя и он мог произойти при желании), а неожиданных последствий, для нее выходящих боком, тоже не виделось в перспективе. Гражданство было получено, за что и спасибо дону Родриго. Деньги, некоторые на первое время, лежали на личном, потаенном счету, всего около двадцати тысяч. А в чемодан Инга, ничуть не сомневаясь, уложила хорошенькую шкатулку кожи крокодила, богатую ювелирными подарками мужа и некоторыми собственными сохраненными безделушками. Но время шло, стрелки часов приближались к девяти вечера, скоро сеньор Рамирес отправится на боковую, ведь завтра решено выехать непоздним утром, и говорить выйдет не с кем. Убегать же под покровом пальм и калифорнийской ночи Инга сочла нецелесообразным еще и потому, что могли возникнуть ненужные поиски со стороны полиции. А объясняться на людях про свое нежелание проживать под одной крышей с замечательным доном Рамиресом ей совсем уж казалось лишним.

Конечно, если смотреть со стороны и мало заинтересованным глазом, то ничего безвыходного в ее положении не виделось. Ну, не покончит на сей раз, так непременно случится другой, не менее удобный шанс. Но Инга смотрела не со стороны, а жила внутри этой самой ситуации, и оттого промедление казалось ей если и не подобным смерти, то, по крайней мере, локальной катастрофе. Она нервничала, дон Рамирес заметил и следил за ней вопрошающим взглядом, то и дело убегавшим от экрана телевизора с бурным полицейским сериалом, и от его скользящего внимания Инга впадала в еще большее беспокойство. Но вдруг она не то чтобы даже решилась, а как бы усилием воли отрезала себя от всего, сказала «баста!» и запретила чувствовать и волноваться. Муж ее тоже как бы на волне флюидов уловил перемену и совсем отлучился от кабельного телеканала. Дон Рамирес уже преданным комнатным псом смотрел на жену, и было понятно – он вот-вот спросит, в чем дело, раз уж Инга первая не хочет ему сообщить. Но Инга именно первой и желала быть, как олимпиец на соревнованиях по прыжкам в воду – хочешь ты или не хочешь, а только прыгай! И она прыгнула.

– А знаешь, Родриго, я сегодня ухожу от тебя. Точнее, прямо сейчас.

– Куда? – задал сеньор Рамирес самый пребанальнейший и наитрадиционнейший вопрос всех обманутых и непонятливых мужей.

– Отсюда подальше, – безжалостно ответила Инга, не желая разводить мерлихлюндии.

– Зачем? – Все никак не мог выпасть из программного амплуа дон Родриго.

– Затем. Что ты мне осточертел. До церковного креста, до могильной плиты, до сумасшедшего дома, до грабежа вдов и сирот! Вот до чего! Так что пока.

Инга была уверена, что все сказала. Да и о чем еще говорить? Все любые далее произносимые слова все равно бы не выразили ее мысли полнее. Теперь, конечно, ей вслед полетят упреки и проклятия, обвинения и, может, даже угрозы. Главное, скорее добраться до чемодана в гардеробной, ее вещи сложены отдельно и их предусмотрительно немного. Добраться прежде, чем у дона Родриго наступит градус накала, позволяющий уже и рукоприкладственное удержание любимой супруги. И Инга почти бегом побежала, подхватила чемодан, после прогалопировала с ним обратно, а крики непонимания и яростные обиды в слове ее все еще не настигали. Неужели так ей повезло, что муженек столь долго будет переваривать сказанное, до тех пор, пока след ее простынет в доме? Инга, низко нагнув голову, решительным шагом намеревалась проскочить проходную гостиную с телевизором и доном Рамиресом, но задержаться ей все же пришлось. Но не из-за окриков и угроз. В гостиной было неладно.

Сеньор Рамирес не грозил и не метался, он лежал на полу. На небесного цвета упругом ковре с геометрическим рисунком, и голова его словно была вписана в один из белых циклических кругов, украшавших тот ковер орнаментом. Он хрипел, хватался за грудь с левой ее стороны, пытаясь расстегнуть рубашку, но пальцы его не слушались, и он только рвал хрупкую ткань. Инга подошла. Надо же, выискался новый Васисуалий Лоханкин!

– Что с тобой? Прекрати паясничать, на меня это не действует, – холодно произнесла она и тут же поняла, что если кто и паясничает в этой комнате, то только она одна.

Дон Рамирес был весь нехорошего, какого-то синюшного цвета, выкаченные глаза его метались в настоящем страдании и молили. О чем? О ней или просто о помощи? Инга стояла и смотрела.

– Дорогая, дорогая! Прошу! – через стиснутые зубами губы прохрипел ее все еще муж. – В моем кабинете в столе… в синем… от сердца…

– Сейчас, сейчас, хорошо! – Инга кинула на пол чемодан и, ни о чем пока не думая, бросилась по ступенькам на второй этаж, в кабинет Родриго.

Один ящик, затем другой. Вот оно, самый верхний, с правой стороны. А это что? Непонятные бумаги с рецептами, ага, и страховое заключение. И в нем про порок сердца, осложненный… осложненный чем-то там, и очень много дальше медицинских терминов. И синий тюбик с лекарством экстренной помощи. Бред какой-то. Ее Родриго, такой здоровяк, руками гнущий стальные пруты и на ее собственных глазах поднимавший бетонные плиты ограждения. И тут же какой-то порок, митральный клапан и прочая медицинская чушь. Но бумага – вот она. И такая, что ей можно верить безоговорочно… а вот оно, спасительное лекарство. Сначала дать его, потом вызвать неотложную помощь. А потом? А потом прощай побег и даже Санта-Барбара. И ее вечно виноватые глаза у постели инвалида мужа. А вот вам всем фига!

Инга прошла в туалетную комнату и, еще даже разумом не понимая, что она делает, спустила в унитаз все таблетки до единой. И застыла с пустым тюбиком в руке. И что дальше – выкинуть пустую коробку? А зачем, собственно? Инга аккуратно положила ее обратно в стол. Потом так же аккуратно задвинула ящик. В ее действиях никто посторонний не смог бы обнаружить ни малейшего признака смысла. Ведь муж ее никак не был в состоянии не то что взобраться на второй этаж, а попросту приподняться с полу. Так для чего же понадобился этот жест? А только для нее самой. Чтобы отрезать пути назад, чтобы не повлек ее за собой соблазн возврата и обыкновенного сострадания, чтобы уж совсем разорвать и навсегда все поводья, влекущие в сторону, куда ты не желаешь идти. Это была демонстрация перед судьей, о котором она знала только то, что он есть и что он послал ее назад, вот зря лишь не объяснив, для чего. Значит, и выбор целиком за ней и на ней.