Книга Что такое Аргентина, или Логика абсурда - Оксана Чернявская

Под крупные капли, тихо шуршащие по мягкой крыше, рыжий рассказал мне свою историю, удивительную и абсурдную на первый взгляд, но имеющую какую-то иную, абсолютную для него логику. Он оказался художником из Буэнос-Айреса; каждый год он приезжал в Хухуй на карнавал; это было для него и хобби, и возможность отвлечься от суетной столичной жизни, и отчасти запой, ибо бесплатное вино в Хухуе он пил по-честному, не пропуская ни одной возможности это сделать. Так, за бомбо, с раскрашенным лицом, в хмельном угаре, он проводил неделю, полностью забывая свои экзистенциальные проблемы, такие как нехватка денег, задолженность за аренду квартиры и прочие бытовые сложности, делающие почти всех городских жителей сообщниками. Затем он возвращался в Буэнос-Айрес и, как ни странно это звучит, не валялся в похмелье еще неделю, а очень энергично брался за холст и создавал свои странные картины, которые как-то умудрялся продавать, зарабатывая себе на жизнь. Говорил, что из Хухуя он возвращался обновленным, для него это было духовной чисткой и приливом вдохновения.

В одну из таких карнавальных поездок он встретил французскую туристку, которая тоже приехала из Буэнос-Айреса с группой иностранцев, собранных со всего света. В той же таверне, после карнавального шествия и большого количества алкоголя, француженка показалась ему похожей на Эву Перон, и он предложил нарисовать ее портрет, о чем она напомнила ему уже утром, проснувшись с ним в дешевой гостинице, где он всегда снимал одну и ту же комнату с видом на мусорный бак внутреннего дворика. Видя, как у него трясутся руки, сообразительная иностранка поняла, что, видимо, сейчас не время заниматься портретом, и, выслушав его историю, недолго раздумывая, пригласила к себе, на Лазурный Берег.

В Буэнос-Айрес они вернулись вместе, а через несколько дней она уехала. Обещания своего мадам не нарушила, и уже спустя месяц рыжий Эзекель оказался в весеннем Париже, о котором столько читал, что, казалось, знал улицы Латинского квартала, как свои родные из столичной Бальванеры, грязноватого района, когда-то центрального, а ныне заселенного преимущественно иммигрантами из соседних стран.

Пробыв несколько дней в Париже, парочка отправилась домой к Элизе, в живописный Сен-Поль-де-Ванс, также знакомый Эзекелю по полотнам его любимых мастеров кисти начала прошлого века. Там он прожил несколько месяцев, написал обещанный портрет в неизбежном для этого города стиле импрессионизма и вернулся в Аргентину, несмотря на просьбы Элизы остаться, обещания помогать ему в реализации картин и даже открыть ему галерею. Помимо портрета своей эксцентричной подруги, он нарисовал много того, что ему помогло в итоге переехать из Буэнос-Айреса в Хухуй, где он мог играть на бомбо и пить вино уже не раз в год, а более регулярно.

– И тебе не хотелось там остаться? – недоуменно спрашивала я. – Лазурный Берег! Прованс! Свобода творчества…

– Свобода? – поднял рыжую бровь Эзекель. – Не-ет, моя свобода здесь.

Он обвел рукой то, что напоминало кадры из фильма о жизни в прошлых веках: темная таверна с примитивным интерьером, смуглые лица посетителей, одетых в одежду, по которой невозможно угадать время, козел, заглядывающий с немощеной улицы в низкое окно и меланхолично жующий траву.

– А она? Француженка твоя?

– Она пыталась уговаривать, плакала даже, не понимала… Иногда приезжает… Хороший она человек, картины помогает продавать, увозит их в Европу. В принципе, мне много не надо, вот и хватает… на свободу! – на последнем слове он снова качнул рыжей бровью, а другая при этом не пошевелилась.

В его голосе и во всем облике чувствовалось спокойствие человека с удачно сложившейся жизнью… или так мне казалось там, где все понятия были смещены в какие-то совершенно иные координаты измерения успеха и благополучия.

Дождь прекратился, мы вышли в свежую, дышащую влажной землей и цветами ночь.

– Приходи завтра на площадь, – крикнул мне напоследок мой новый знакомый, – весело будет.

Всю ночь мне снились Сен-Поль-де-Ванс, Шагал, Модильяни и Эва Перон, ожившая с холста художника и весело запивающая эмпанады красным вином, а когда я проснулась, дождь шел сильным ровным потоком, и корсо было отменено, но приезжий и местный народ стягивался в таверны, чтобы продолжить карнавальную фиесту.

Глава 16. Фиеста

Если Нью-Йорк – город, который никогда не спит, то Буэнос-Айрес – для тех, кому в Нью-Йорке скучно.

Так говорят экспаты, переехавшие жить в аргентинскую столицу со всех концов мира. Фестивали, выставки и празднования очередного профессионального дня: секретарши, парикмахера или пожарника – календарь расписан на все триста шестьдесят пять дней. Не говоря уже о традиционных протестах, забастовках и пикетах по пятницам, а также внеплановых по другим дням недели, которые, видимо, помогают развеять скуку столичных жителей, создавая препятствия на их пути и внося разнообразие в монотонный гул города скандированием лозунгов и постукиванием в кастрюли.

Ночная жизнь мегаполиса восхищает туристов, приехавших из чинных европейских и американских городов: там после десяти вечера с трудом найдешь, где поужинать в будние дни. Но и одновременно создает проблемы привыкшему к определенному режиму дня желудку, которому по привычке хочется ужинать в семь или даже шесть вечера, а в Буэнос-Айресе рестораны только открываются в восемь, после сиесты, да и в восемь ужинать считается неприлично рано. Зато в это время всегда можно попасть в популярный или даже в самый модный ресторан без бронирования столика: кто же ужинает в такую рань? Ночные клубы пустуют до часа ночи, а уже на рассвете из них вываливается разгоряченная толпа, чтобы после перекочевать в другие заведения афтер-пати, где танцуют и выпивают до полудня. Причем самое удивительное то, что пьяных тут увидишь крайне редко. Аргентинцы ходят в бары и клубы, чтобы общаться и танцевать в первую очередь, а не напиваться, как это делают представители многих культур на других континентах. Только за это им уже следует простить многое.

В одном они, креольские потомки с итальянской кровью, разбавленной скандинавами, немцами, французами и славянами, преуспели более, чем все их предки и отпрыски предков, проживающие в Европе. Не говоря уже про англоязычных на разных континентах. В организации праздника – фиесты – аргентинцы почти что впереди планеты всей. «Почти что» – потому что пальма первенства всегда будет принадлежать бразильцам, и шансов тут больше нет ни у кого, почти как и в футболе. Но все же южные соседи бразильцев не намного отстали в искусстве радоваться жизни по поводу и без него. Эта почти что по-детски чистая, непосредственная радость чувствуется и провинциальных посиделках во внутреннем дворике, где в каменной печи жарится, истекая жирной истомой, мясо, а на столах в дешевых стаканах преобладают мальбек и кока-кола, два национальных напитка, и в закрытых охраняемых поселках с инфраструктурой, не уступающей Барвихе, где напитки и яства изысканнее, талии тоньше, и блондинки отплясывают под американскую музыку с тем же задором, что и их темноволосые соотечественницы под кумбию. Аргентинцы к фиесте относятся не только серьезно, но и с тем чувством ответственности и обязательности, которое хотелось бы видеть в их работе, но это, видимо, выпадет уже на век других поколений. Фиесте не помеха ни экономические кризисы, к которым аргентинцы привыкли, потеряв во время дефолта внушительные суммы и попрятав под матрасы то, что удалось спасти, ни инфляция, в первую очередь съедающая бюджет досуга у жителей более рациональных стран, ни даже политический раскол общества, перессоривший братьев с шуринами и родителей с детьми. Все споры и все проблемы откладываются на потом, в известное всем маньяна (завтра), которое, никто так точно и не знает, наступит ли, и посему на расходе душевных сил, объятий и поцелуев не экономят.