Книга Что такое Аргентина, или Логика абсурда - Оксана Чернявская

Уже на последнем гудке, перед переводом звонка в голосовую почту, Карлос мне ответил хриплым сонным голосом:

– Алё, что-то случилось?

Узнав о моей проблеме, он позабавился и даже, казалось, проснулся, потому что я услышала иронию в его по-утреннему низком голосе:

– Не смеши. Твой слесарь сладко спит, да еще и с маляршей, скорее всего, в обнимку. Ты тоже не мокни на улице, а иди обратно в кроватку, а? В дождь дела не делаются.

– Но у меня встреча назначена. Он же меня ждет, раз не позвонил и не отменил ее! – не унималась я. – Мне надо ехать. Я уже звонила в заказ такси, говорят, у них машин нет.

– Ну, вот видишь. И слесаря твоего на месте тоже нет. Я еще досплю, ладно? А то ты такой сладкий сон сбила…

«Медведь какой-то в спячке», – раздраженно подумала я. «В любой момент можешь мне звонить, если какая помощь нужна, я располагаю временем», – вспомнила его же слова.

В одной руке я держала телефон, а другой помахивала всем проезжавшим машинам, пока вдруг не остановилось заказное такси. Таксист чудом согласился отвезти меня: оказалось, мне надо как раз туда, куда он ехал на вызов. Небо разверзлось особенно громким раскатом по этому счастливому поводу, и я, сложив зонт, втиснулась в маленькую машину, как в уютную сухую норку.

Когда в городе идет дождь, движение, и без того плотное и хаотичное, становится и вовсе непредсказуемым. Минут через пятнадцать езды в такси я поняла, что до той точки, куда оно меня за это время довезло, я бы быстрее дошла пешком. Продвижение вперед было минимальным, зато вербальное общение моего таксиста с другими водителями через приспущенное стекло было красочным, образным и эмоциональным. Вокруг все хлюпало, сигналило, ревело моторами, перекрывавшими переругивающихся шоферов, каждый из которых был уверен, что все остальные не умеют водить в дождь и лучше было бы им сидеть дома. В конце концов и в доказательство этому на светофоре в зад нашей машины въехал грузовик. Удар был несильным, в отличие от воплей моего разъяренного водителя. Совершенно забыв обо мне, он вылетел под дождь, чуть ли не с кулаками, и разразился тирадой с упоминанием мамы и сестры водителя грузовика. Ответ того был столь же длительным и опять же с перечислением многочисленных родственников и их половых органов. Я вышла из машины, раскрыла зонт и ушла, пока оба мужчины размахивали руками, кричали и рассматривали небольшую вмятину на бампере. Никто из них и не заметил, что исчез пассажир, он же свидетель ДТП. Мне повезло, и я вскочила в подъехавший автобус с запотевшими стеклами.

Когда идет дождь, автобусы, двигающиеся по отведенной им полосе, становятся наиболее быстрым способом передвижения, и вскоре я уже открывала дверь своим ключом под слегка стихающими каплями и светлеющим небом.

В доме никого не оказалось: ни слесаря, ни бригадира, ни других рабочих. Было очевидно, что они разделяли жизненную философию моего приятеля Карлоса, то есть им, скорее всего, и в голову не пришло выйти из дома и проделать все те ухищрения, через которые прошла я, чтобы добраться до окраины города. Я стала звонить по очереди слесарю, прорабу, ругая себя за то, что не сделала этого раньше. Ответ был одним и тем же.

– Так дождь ведь, – растерянно мямлили они, удивляясь моей непонятливости, а затем объясняли детально, что в их районе отключили свет, отменили автобусы, залило подвал в доме и в школе отменили уроки.

Я подумала, что если бы в Буэнос-Айресе шел дождь так же часто, как на комфортном северо-западе США, где без него не проходит и трех дней, то аргентинцы так бы и застряли на предыдущей ступени цивилизации, не сопровождая человечество в двадцать первый век. В этой мысли я укрепилась после поездки по северу Аргентины, где встретилась с формой и укладом жизни, очень отдаленно напоминающими о текущем тысячелетии.

Когда идет дождь в провинциях, люди радуются. Жизнь за пределами городов полностью подчинена урожаю: сое, пшенице, виноградникам, овощам, фруктам и табаку на севере. Чем ближе к экватору, тем жарче и суше. В провинции Хухуй (это название русские туристы произносят, каждый раз похихикивая над собственными же неприличными шутками, и даже географические справочники, включая Википедию, стесняются правильно его транскрибировать, называя Жужуем, что абсолютно неправильно, и в Аргентине вас не поймут)… так вот, в провинции Хухуй шаманы взывают к своим богам и производят языческие ритуалы, а старожилы собираются в круг и по очереди, напевно или речитативом, когда сольно, а когда подхватывая всем хором, как кружево, плетут голосами заклинания, вызывающие дождь. Все это я видела своими глазами на языческом карнавале в ущелье Умуака, куда, казалось, меня доставил не самолет «Аргентинских авиалиний», а летающая машина времени. Думала, что такого уже нигде нет, что все это осталось в черно-белых эпизодах из «Клуба кинопутешественников», что смотрела в детстве, или в фильмах о коренных жителях Анд. Но нет, участники этого кружка-сговора не были артистами, и их национальные, расшитые орнаментом одежды не были киношным реквизитом. Фольклор здесь почитают и бережно хранят, передавая из поколения в поколение. А на карнавал в начале февраля съезжаются со всей страны, чтобы вместе с местными жителями приплясывать под бомбо (традиционный аргентинский барабан, сделанный из сейбы, национального дерева Аргентины, и обтянутый кожей мехом наружу), звук от которого раздается по всей узкой долине, заключенной в разноцветные горы с двух сторон, под высоким небом насыщенного синего цвета.

Вино в обрезанных двухлитровых пластиковых бутылках из-под кока-колы передавалось из рук в руки, при этом не видно было, чтобы кто-то за него расплачивался. Потом мне объяснили, что вино и пиво здесь разливают бесплатно. Видимо, муниципальные власти, включившие бесплатно дешевый алкоголь в программу карнавала, правильно рассчитали, что эта достопримечательность мероприятия окупит себя, привлекая еще большее количество туристов, чем живописные пейзажи провинции.

В самом начале разномастной процессии, состоявшей из смуглых жителей Хухуя, приехавших из соседней Боливии индейцев, туристов из ближних провинций Аргентины и даже иностранцев, прибывших за экзотикой из Буэнос-Айреса, выделялся рыжими кудрями невысокий человек, возглавляющий шествие. Он был один из тех, кто выбивал из бомбо палочками ритмичные звуки, направляющие корсо, – так здесь называется само карнавальное шествие. Со своими рыжими бакенбардами и такого же цвета вихрами, выбивавшимися из-под клетчатой кепки, он скорее был похож на какого-нибудь скандинавского жителя. Увидев меня, он подмигнул и кивком показал, мол, присоединяйся. Я улыбнулась в ответ, но продолжала стоять на своем наблюдательном посту, снимая карнавал на видеокамеру, как вдруг чьи-то руки подхватили меня и затянули в этот веселый паровозик, как из детства, где каждый держался за плечи или талию впереди идущего, припрыгивая и приплясывая.

А вечером пошел дождь, и мы сидели в таверне, ели простые блюда, приготовленные по-местному, запивая их красным вином. Заведение походило на избу: деревянные стены и крыша из соломы; на глиняной посуде подавали запеченные в кукурузных листьях тамалес из баранины, эмпанады с разными начинками, включая традиционные с кукурузой, и обязательную умиту, кукурузную кашу с помидорами, приправленную специями.