Книга Что такое Аргентина, или Логика абсурда - Оксана Чернявская

– У тебя есть свой адвокат в Мар-дель-Плате? – спросила я.

– Бамбина, у меня их пять, – серьезно ответил Пепе, в тот день он был не склонен к шуткам. Похоже, что-то шло не так в его планах.

Больше мы с Пепе не виделись, он как-то срочно уехал по делам, потом я его видела мелькающим на страницах соцсетей где-то в Майами, Мексике. Вероятно, в далекой и безопасной глуши аргентинского побережья он пересиживал какое-то необходимое для него время, параллельно, как и везде, делая деньги и оставаясь на связи со своими людьми за океаном. Он иногда мне писал, перемешивая по привычке слова на разных языках, и даже как-то прислал фотографию из спа-салона на яхте, на которой стройные девушки в белых коротких халатиках производили над ним косметические манипуляции. От шрама он избавился, как и хотел. И стал «генеральный директор» неаполитанской Коморры (однажды он мне так и объяснил свой пост – куполу, – подыскав более понятный мне корпоративный термин) выглядеть на свои годы.

Ресторан его долго был закрыт, а потом открылся под другим именем. Ни один из кандидатов, лоббируемых итальянской мафией, к счастью, не прошел на выборах, а победил достаточно грамотный политик, современный и либеральный, подающий большие надежды в борьбе с коррупцией и наркотрафиком. Следы Джузеппе окончательно затерялись, и воспоминания о нем постепенно исчезли из памяти жителей аргентинского приморского городка, как исчез его шрам после лазерных процедур.

Глава 15. Когда идет дождь

Когда в городе идет дождь, кажется, что все кипящие страсти живущих в нем людей выливаются на разогретый асфальт и шипят, как масло на сковороде. Оглушительные раскаты грома, подобно бурным эмоциям горожан, спорят друг с другом, аргументируя электрическими вспышками молний: они озаряют медные купола и многоэтажные дома, выхватывают зеленые верхушки деревьев, покрытые фиолетовыми цветами. Миг электрической тишины, как кадр, выхваченный фотоаппаратом, сменяется треском грома такой силы, что я невольно втягиваю голову и с сомнением смотрю на деревянные перекрытия потолка в надежде, что он не рухнет прямо на меня и прямо сейчас. Вода бурлящим потоком несется по улицам, заливает станции метро, ветер ломает ветки деревьев, и они плывут в быстрых ручьях, засоряя водостоки.

Водители машин жмутся под кроны больших деревьев, готовясь к граду, который является частым спутником ливней, разделяющих два фронта: удушливо-жаркого, с девяностопроцентной влажностью, и прохладного, неминуемо следующего за выпавшими льдинками, что уже весело барабанят по стеклам и крышам автомобилей неудачливых автовладельцев, оставивших машины с утра на улицах и выглядывающих теперь с тревогой из офисных окон, понимая, что не успеют ни добежать, ни доехать до открытой автостоянки; в отчаянии они подсчитывают ущерб, в то время как более расчетливые и менее скупые автолюбители уже ищут телефон страховой компании, у которой предусмотрительно купили страховку от града, очень здесь распространенную.

Когда в столице идет дождь больше чем три дня, люди начинают растерянно оглядываться и вскидывать голову в тщетной попытке обнаружить на обычно высоком небе следы пропавшего солнца. Низко нахлобученные на Буэнос-Айрес, не рассеивающиеся неделями тучи так же непривычны для портеньо, как солнце каждый божий день для москвичей, и также становятся основным предметом разговоров и обсуждений.

Как-то, помнится, шел в городе и окрестностях дождь недели три. С короткими перерывами, но каждый день моросил осенний мелкий дождик из заволоченного серо-стальными тучами небосклона, ну прямо как в Сиэтле или Копенгагене. На всех радиостанциях обстоятельно обсуждали этот феномен с частотой трансляции новостей, то есть каждые час или полчаса. Приглашали психологов, которых просили дать советы людям, всерьез задумывающимся о самоубийстве; психологи делились техниками выживания в сложившихся погодных условиях, говорили о зависимости человеческого организма от солнца и способах его замены соответствующими упражнениями, витаминами, занятиями, определенными продуктами питания и так далее. Все встревожились не на шутку и старались, как могли, помочь друг другу поднять настроение и оказать поддержку в это непростое время. Другие, острые и насущные, жизненные темы были задвинуты на второй план, и портеньо напоминали геологов из затерявшейся на льдине экспедиции или героев фильмов об апокалипсисе. Лица горожан вытянулись, продажи алкоголя возросли в несколько раз, и, по слухам, спустя девять месяцев после дождливого периода родилось больше обычного детей.

Дождь загнал живущих активной ночной жизнью людей в дома, засадил за телевизоры, уложил раньше обычного в постель.

Дождь – это и ностальгия по солнцу и растерянное недоумение, мол, как же теперь без него жить, и романтика: капли, барабанящие по черепичной крыше, смытая с тротуаров грязь, огонь в камине, свечи на столе. Дожди действуют как сильные афродизиаки даже на прожженного циника. Лишь одинокие люди ежатся, поднимая воротники плащей, и вызывают тревогу психологов, публикующих во всех периодических изданиях признаки сезонной депрессии и советы, как с ней бороться. У аргентинцев даже есть пословица: «всегда после дождя выходит солнце», применяемая ко всем тяжелым жизненным ситуациям, но уже сама семантика этого фразеологического выражения относит дождь к не лучшим из них.

Когда идет дождь, накрапывает ли затяжной моросью или безудержно хлещет ливнем, жизнь в городе замирает. Назначенные встречи отменяются, проекты на открытом воздухе заранее планируются с избытком времени на случай осадков, и ни одному жителю города и в голову не придет ожидать, что кто-либо, пообещавший что-то, выполнит это что-то в дождливый день. Но я приехала в Аргентину из Орегона, где количество дождливых дней подбирается к двумстам, и за оставшиеся сто шестьдесят пять никак не успеть сделать все то, что задумано на год. Впрочем, разговор о планах в Аргентине по большей части не уместен и не понятен ее жителям. И уж точно – в дождливый день, когда люди больше озабочены, где им раздобыть жареные лепешки, посыпанные сахаром, торта фрита, и единственный план, который не отменяется, это распитие мате с ними. Я бы их ела каждый день, но эта традиция мне нравится, как естественная дозировка калорий, и у меня даже, похоже, выработался рефлекс, когда только от вида обложенного тучами неба, готового вот-вот расплескаться по зонтам, вырабатывается желудочный сок, и не покидают мысли о жареной лепешке, похожей на плоский пончик с привкусом дождя.

Поскольку раньше я не знала о таком прямом взаимодействии атмосферных осадков с ритмом городской жизни, проснувшись раз дождливым утром после никак не предвещавшей непогоды бархатной звездной ночи, стала торопливо собираться на ремонтируемый жилой объект. К тому времени, поднаторев в ремонте своей квартиры и в конце концов въехав в нее после изматывающего душу и кошелек отрезка времени, вдвое большего, чем отведенного мною, я согласилась помогать приятелю из Нью-Йорка в ремонте его гнездышка, которое он облюбовал тоже не без моей помощи. Расходы, в том числе и транспортные, он оплачивал, и я выскочила на мокрую улицу, как в американском фильме про Нью-Йорк, с вытянутой рукой, надевая на бегу плащ и крича «Такси!» вдогонку удалявшейся машине с шашечками, которая все-таки успела окатить меня водой из-под колес. Простояв полчаса на улице, я подумала, что русскую поговорку «ждать у моря погоды» вполне можно перевести на испанский, как «ждать свободного такси в дождь» (я в то время работала над справочником идиоматических выражений). А время уже поджимало, и я знала, что если не договорюсь с водопроводчиком, то он уйдет работать на другой объект, и, таким образом, встанет весь проект с намеченным графиком работ. Я вспомнила о приятеле с машиной, который всегда предлагал помощь, а я ни разу ею так и не воспользовалась. В телефоне были помехи: дождь влиял на сотовую связь так же, как и на все другие сферы жизни.