Книга Право на безумие - Аякко Стамм

Глава 18

– С людьми сейчас очень трудно стало разговаривать. Очень трудно… Я не знаю, как вам это выразить…, я не очень умею говорить, но… Слово перестало быть тихим. Оно кричит, вопит, оно надрывает связки…, и всё только лишь для того чтобы быть услышанным. Всего лишь! Понимаете? … И не то чтобы оно несло в себе нечто важное, сокровенное. Не-ет. Ничего такого нет. Оно лишь жаждет обозначить себя, заявить на весь мир: «Я есть!!! И уже потому только имею право!» Понимаете, право?! Ах, какой это обман…, заблуждение какое, ошибка! И ведь этого права, самому себе данного, ему более чем достаточно для крика. Вот в чём беда-то основная. Ухо глохнет. Ухо человеческое перестаёт слышать… Оно настроено на тишину, на уловление легчайших интонаций…, и оно лопается всеми перепонками от этого нестерпимого крика со всех сторон.

Нюра слушала отстранённо. Не то чтобы слова говорившего были ей безразличны. Напротив. Она вслушивалась, впитывала губкой не только звуки, но их сокровенную суть. И, кажется, у неё это получалось. Но голос её нового нечаянного знакомого доносился до Нюры как бы извне, из какого-то иного пространства. Так бывало с ней в детстве, когда она засыпала под папину сказку, когда сознание, окутанное мягкой ватой дрёмы, уже витало где-то в иных мирах, а голос всё ещё звучал, будто самостоятельное живое существо, сущее именно этим самым звучанием и ничем иным. Ему было достаточно только звучать, все другие проявления жизни казались для него излишними, не нужными.

– Слово перестало быть тихим. Оно более не несёт в себе Слово. Только право… Мы все скоро оглохнем для Слова… Уже оглохли.

Удивительная штука сон, совершенно за гранью материализма. Он позволяет в одно и то же время находиться в разных реальностях, причём никогда нельзя с достоверностью утверждать, какая из реальностей настоящая. Но сейчас-то Нюра вовсе не спала, даже не дремала, хоть и устала здорово от всех перипетий сегодняшнего дня. Напротив, она смотрела на своего собеседника широко раскрытыми глазами, слушала его и даже слышала, но ощущала себя будто сторонним зрителем, точно в кино. Всё что происходит вокруг – этот троллейбус, странный гражданин (не то хитрец, не то на самом деле идиот), девочка с косичками – всё это там, на светящемся жизнью экране. А она здесь, в тёмном пустом кинозале. И хотя всё происходящее действие вызывает в ней искреннее сочувствие, даже участие, но непосредственно к ней, к её жизни никакого отношения не имеет. Ну, в самом деле, какая бы кровавая драма ни разворачивалась на киноэкране, как бы ни было жаль погибшего героя, как бы угрожающе ни свистели пули, ни рвались снаряды, каждый из нас в глубине души спокоен, что их убойная сила ему лично никак не угрожает.

– Ну почему люди не умеют слушать? Почему они так любят говорить…, а теперь ещё и писать? Ничто так не любят делать, как говорить и писать. Посмотрите, как легко они готовы отдать…, и отдают, уступают любое поприще – нести сильному, бежать быстрому, ловить ловкому… Только право говорить и писать никому не отдадут – ни умному, ни даже мудрому. Тихое молчание они расценивают как самопризнание себя дураком? Не-ет, на это они пойти никак не могут. Вот и кричат все… Знаете, я так думаю, что ведь писать в принципе может каждый, писатель лишь снисходительно умалчивает о том, о чём пишут все.

Нюра слушала, и ей почему-то представлялась большая и тяжёлая чугунная ванна, и сама она в этой ванне ещё маленькая девочка, совсем как её новая «подружка» с косичками. Горячая, приятно согревающая вода бурно течёт из крана и заполняет собой ванну. Она уже почти до краёв. Девочке-Нюре интересно наблюдать, с какой силой и мощью вода вырывается из тесных объятий трубы водопровода, как она падает с высоты, буквально вгрызается в толщу и поднимает из глубины множество больших и маленьких пузырей. Экая сила…, ничем её не остановить, ни пальцем, ни даже ладошкой, только брызги во все стороны. Как лучики из солнца. Попробуй, попытайся остановить эти лучики, и ты всё поймёшь.

Чтобы вода не полилась через край, Нюра выдёргивает пробку-заглушку на дне ванны. Сейчас уровень немного упадёт, она снова заткнёт водосток и будет наблюдать дальше могучую силу стихии. Но что-то пошло не так, совершенно против законов природы. Вода не желала проливаться вниз, как ей было положено, напротив, из чёрной дыры водостока прямо в ванну полезли противные тёмно-коричневые какашки. Их было много. Они всплывали одна за другой на поверхность воды и медленно, но неизменно направлялись к ней, к Нюре… Будто живые… Девочка отпрянула назад, в противоположный угол ванны подальше от страшных какашек, вжалась всем тельцем в отполированный чугун и принялась неистово отгребать от себя воду, создавая для кошмара встречную волну. Но упрямые фекалии неумолимо приближались, преодолевая все её отчаянные попытки спастись от них и даже сами законы природы. Тогда Нюра закричала всей звонкостью детских связок, призывая на помощь сильного, всегда готового её спасти папу.

– Сапоги! Сапоги! Надо было сапоги надеть! Тогда запросто можно бегать по лужам…

– Ну, так я вот и искал сапоги… У нас дожди примерно на весь этот месяц зарядили…

– Ничего себе… А у нас тут жара… Ни одной капельки…, прямо хоть в одних трусиках бегай.

– Нет, у нас каждый год так – почти весь этот месяц дожди, а потом, летом парилка…

Девочка и мужчина разговаривали, как ни в чём не бывало, не обращая никакого внимания на отстранённость Нюры. Видимо им было что обсудить и порассказать друг другу.

– Ну, так ты нашёл сапоги-то, чудилка огуречная? – девочка верещала легко и свободно, будто разговаривала с соседским мальчишкой. Было забавно, но мужчина с готовностью поддерживал эту её непосредственность и простоту общения. Они и впрямь были будто ровесники.

– Да-а…, конечно! – отвечал он азартно. – Возле холодильника… Там за холодильником у меня стул такой есть,… под ним всякий хлам… Там газеты, мешки под вещи приготовил,… так-то всё в мешках у меня хранится,… а лишние туда сунул когда-то,… пригодятся… Лекарства там различные – и от артроза,… когда я ещё болел,… и от пневмонии… – короче, всё в куче. А сверху на стуле одеяла,… ещё что-то… Короче, под стулом и нашёл. Ложил, чтоб не искать, под руками чтоб было,… и забыл… А сейчас вот нашёл и вспомнил. Батон ещё нашёл,… я его месяц назад купил в упаковке и положил, чтоб не потерялся… А как сапоги искать начал, так и батон нашёл. Он уж зацвёл весь.

– Как это «зацвёл»? – засмеялась девочка. – Он что у тебя, клумба что ли?

– Ну…, заплесневел…, зелёный весь такой стал… – объяснил мужчина. – Если хлеб надолго лишить свежего воздуха, он весь покрывается плесенью, тухнет… А если наоборот, оставить дышать, то сохнет, становится чёрствым и твёрдым, как камень. В любом случае пропадает добро.

– Как же это…? – испугалась вдруг девочка и как-то даже съёжилась, будто это ей неизбежно предстояло протухнуть или зачерстветь навсегда. – А что же тогда делать?

– Зачем вы ребёнка пугаете? – вмешалась Нюра.

– Да разве ж я пугаю? – забеспокоился вдруг мужчина. – Я ж так просто…, про батон вон рассказываю.