Книга С носом - Микко Римминен

* * *

Они стремительно приближались, эти нервно трепещущие холодные огни, и, хотя я старалась сосредоточиться на дороге и на управлении машиной, все равно, даже если не вглядываться, было понятно, что речь идет не о странном световом явлении: за мной и в самом деле ехала настоящая полицейская машина.

Внимательно посмотрела вперед, там не было видно ничего, кроме прямой, обрамляемой лесом магистрали, по которой медленнее меня никто, по крайней мере теперь, не ехал, так что я осмелилась снова взглянуть в зеркало. Она приближалась, синяя пугалка, антисердечный стимулятор, или сердечный антистимулятор — в любом случае чрезвычайно опасная штука, и ехала она по соседней полосе одна-одинешенька, машины послушно уступали ей дорогу, перестраиваясь на ту полосу, по которой ехала я. Это конечно же повлекло за собой вполне ожидаемое последствие: за мной выросла огромная очередь, отчего я стала в два или даже в три раза интенсивнее потеть и волноваться.

Однако пугаться еще сильнее было уже просто физически невозможно. Смертельно уставшая и измотанная, с нервами на пределе, умом я по-прежнему боялась, что меня могут схватить и будет очень стыдно, на другие страхи сил совсем не осталось.

Они приближались с бешеной скоростью, полицейские, и я глазом не успела моргнуть, как они поравнялись со мной. Но тут замешкались, вначале должны были пристроиться за мной, а поскольку за мной все ехали длинным хвостом, машина за машиной, то полицейским пришлось дать водителям понять, что тем следует пропустить их, не могли же они взять и вытолкнуть меня на обочину. Но самые нетерпеливые уже пошли на обгон, возникла настоящая неразбериха, в которой, наверное, было немало комичного для тех, кому по вкусу такие шутки: сначала они, полицейские, притормозили, в нескольких метрах от меня, вращая мигалками с сиренами и пытаясь попасть на нужную им полосу, за ними тоже стала тянуться очередь; и когда они нашли лазейку и пристроились позади, мигая синими и красными проблесковыми огнями, то машины, которые плелись за ними, уже не осмеливались их обогнать. Это, наверное, сидит в нас где-то очень глубоко: полицейскую машину обгонять нельзя, а то схлопочешь штраф или, может, еще что похуже.

В результате вереница машин, разных, ползла теперь по обеим полосам, и казалось, что ни у кого не хватает духу переломить ситуацию.

Я была в растерянности. Просто ехала вперед, сосредоточившись на дороге — вероятно, это был не худший из возможных вариантов, — и старалась не соскользнуть с трассы, которая за это время оттаять не успела, хотелось нажать на газ намного сильнее, чем следовало бы из соображений безопасности, и, как только я поддавала газу, машину начинало трясти и швырять из стороны в сторону. Солнце скрылось за деревьями, и опять лениво пошел снег, хотя небо по-прежнему оставалось голубым, правда, на юге уже собирались довольно темные тучи с пылающей оранжевой каемкой, словно их обтекала горячая лава, — обо всем этом я успела подумать и даже что-то пробормотала вслух, так становилось легче, пусть рядом никакого собеседника и не было, между тем я с легкостью могла бы обрести внимательных слушателей, если бы только послушалась полицейских и остановилась. Мое состояние было трудно определить: смешались страх, стыд и беспокойство — все, с чем я буквально срослась в последнее время, но самым сильным чувством было, пожалуй, уже много раз упомянутое беспокойство, беспокойство за Ирью и всех остальных хороших людей, неужели я действительно из-за своей бестолковости испортила все похороны, в это мне никак не верилось, хотя я почти не сомневалась, что именно так оно и было. Наряду со всем этим я ощущала какую-то странную нереальность происходящего, того, что я в самом деле еду на машине по Четвертому шоссе, преследуемая полицией.

Казалось, все это разворачивается где-то в стороне от меня, словно я сижу в автобусе и наблюдаю из окна, как ловят такого же несчастного, как я.

Когда промелькнуло третье кольцо и «Икеа» и я заметила в боковое зеркало, что вдалеке появились синие огни еще одной полицейской машины, в голове и теле стала вдруг просыпаться если не гордость, то, по крайней мере, воинствующее отчаяние, так и хотелось крикнуть: неужели надо всего этого стыдиться и каяться, да нет же, Господи Боже мой, безусловно, было сделано неслыханное количество ошибок и всяких глупостей, но зла я никому не желала и не желаю теперь, и, что бы ни говорили, я наконец-то попробовала хоть как-то изменить свою жизнь, ведь к этому нас призывают повсюду, и нашла подругу, она, правда, сейчас где-то там, но, несмотря ни на что, я была в ней уверена, в подруге. Когда же и вторая полицейская машина встроилась мне в хвост, а за ней показалась еще и третья, на меня вдруг нашло необъяснимое, хладнокровное упрямство, и я решила, что это уже дело чести: я буду ехать на своих пятидесяти в час до самого дома, а там посмотрим. Что странного в том, что человек возвращается в снегопад с кладбища так медленно, как ему хочется и можется.

Поэтому я не остановилась, хотя заметила, что третья полицейская машина ехала уже вровень со мной по соседней полосе. В таких ситуациях, наверное, вполне естественно, что человек пытается во всем разглядеть позитивную сторону: я успела почувствовать радость победы, совершенно противоречащую здравому смыслу, когда подумала, что такая длиннющая вереница машин выстроилась на шоссе исключительно в мою честь.

На секунду я даже смутилась от этих самодовольных мыслей, но потом мое внимание переключилось на перебежавшего дорогу — благо на безопасном расстоянии — русака и на телефон, который трезвонил в сумке, о чем я догадалась, лишь заметив мерцание на соседнем сиденье.

Ответила, даже не взглянув на номер, не знаю почему, хотя, конечно, это было безумие, безрассудство, словно у меня и без того мало проблем и на мне не висит обвинение в преступлениях; тем не менее я схватила трубку и крикнула «алло».

— Шумно-то как, — сказал сын. — Ты сейчас где?

Прошло какое-то время, прежде чем поняла, что это действительно звонит сын, его голос доносился точно из другого измерения, и мне пришлось вначале осмотреться, окинуть взглядом машину, мигающие в зеркале огни, лес, мелькающий по правую сторону дороги, скалы, нависающие слева, и башни района Якомяки, что за скалами; и только потом во рту наконец родился ответ, очень странный, учитывая все то, что мне в действительности хотелось сказать сыну:

— В машине.

Посторонних шумов и других непонятных звуков на сей раз слышно не было, так как машина жутко гудела, однако он молчал, сын, молчал неприятно, и это особенно раздражало, неужели он не понимает, в какой я сейчас ситуации, хотя, конечно, откуда ему знать, но все-таки. Отворот дороги уходил направо, к аэродрому Мальми, до города оставалось всего ничего, здесь тоже лежал снег, и даже продолжал идти, и мне вдруг стало страшно, как же я там, в городе-то, буду на летней резине, и только тогда поняла, что на мгновение совсем забыла и о полицейских, и о машинах позади, обо всем.

— Где ты? — спросила я. — Я звонила тебе много раз.

— Я тоже звонил, — промычал сын в трубку каким-то смертельно обиженным голосом.

— Не звонил, — рассердилась я и в сердцах нажала на тормоз; справа неожиданно возникла машина. Я не сразу сообразила, что на шоссе просто появилась дополнительная полоса, которая, скорее всего, была продолжением примкнувшей дороги со стороны Порвоо, в результате несколько минут машина вела себя, как ей заблагорассудится, грозя врезаться попеременно во все средства передвижения, которые выскакивали справа и с бешеной скоростью проносились мимо, пока одна из следующих за мной полицейских машин не перекрыла этот поток.