Книга Винляндия - Томас Пинчон

— Сука вьетнамская грит «Войдите», — пробормотал Кровник.

— Ну так и иди, — Вато шёпотом.

— Это что за срань ещё, «так и иди»?

— Кто там? — крикнула из-за двери женщина.

— Мы! — взверещал находчивый Вато.

— Шш-шш! Тя хто спаршивал?

— Так она ж, мужик…

Дверь открыла Тхи Ань Чань и вгляделась в их двоицу. Ки-комовского «МАКа-10» нигде не, по крайней мере, ни на какой случайный взгляд, наблюдалось. На ней был оленьего цвета комбез из рыхлого хлопка, аксессуаризированный различными оттенками красного — оправой очков, шарфиком, ремнём и замшевыми сапожками пастушки, что могли бы определить её в диапазон средней величины трёхзначных чисел. Красные дизайнерские заколки заглаживали ей волосы наверх, подальше от выразительного чела и висков, которые часто казались готовы выдать больше, нежели соглашались её экранированные глаза.

— А она ничего так, — высказался Вато Кровнику поздней тем же вечером, уже на дороге.

— Ты это в смысле?

— Ай, ну знаешь, сделала б чегонть с волосами, приоделась так, чтоб кожей посвечивать, ну?

Кровник, чья квота развлечений в тот месяц и близко не выбралась, позволил себе фыркнуть и полухмыкнуть.

— Счас опять себе на хуёк наступишь.

— Спасибо, и это мне за то, что послушный, всё делаю, как мне в терапии велели, старайся по тотальному честнаку со старым своим однополчанином и срали-вали. Мы всё это уже проходили, знашь, я опять могу.

— И не раз, — согласился Кровник.

— Всмысь, я никогда ничему не учусь, ты про это?

Когда грузовик их прибыл к заезду на автостраду, они полноформатно ссорились.

— Глаза разуй, Вато, там был автобус «Грейхаунда»…

— Видел, Кровник.

На них вякало радио. Вато его вывел на динамики и в носу, и в корме, и Кровника, по обыкновению удивлённого, корёжило децибелами, а грузовик вилял по своей полосе туда-сюда.

— Надо так громко?

Вато потянулся к ручке, и тут радио как раз грохотнуло:

— Привет, мальчики, — так, что — с обычным уровнем громкости — могло бы считаться женским голосом.

Вато окаменел.

— Это она! Сука вьетнамская!

— Вато и Кровник, Вато и Кровник, вы где, приём, пожалуйста?

— Мм, и впрямь на неё похоже, ту, про которую ты думаешь, так чего б тебе не взять и не снять трубку.

То был срочный вызов из Теневого Ручья. Танатоиды. «Буксировка В-и-К» была почти что одинока на этом участке 101-й в своём желании эвакуировать транспортные средства, связанные с танатоидами и, неизбежно, танатоидными историями. Сегодняшнее съехало вечером с края дороги на склоне и теперь сидело на верхушке яблони в саду под нею.

— Мы праль’на едем? — сделал вид, будто спрашивает напарника Вато.

— Ты штурман, сам мне скажи. — Поэтому Вато подчёркнуто изобразил, как достаёт карту округа из её бардачка, растрясает её хрусткими перкуссиями.

Немного погодя:

— Ниччё не вижу, что это?

— Ночь это, вот что, — ответил Кровник. — Желе-О-мозглый.

— Эй! Я плафон зажгу, ничего?

— Хм. Тебе ж карту читать, так лампочку для карты и зажги.

— Она сильно под торпедой, от неё круг света слишком маленький, в нём увидеть что-то — надо карту по дюйму двигать, и вот поэтому, отвечая на твой вопрос, я не хочу зажигать, никакую лампочку для карты.

— Я тебе скажу, Кровник, чего я не хочу — оказаться в каком-нибудь таком неконтролируемом пространстве, на котором меньше света, чем то пространство, в котором я, понимаешь меня, а так и произойдёт, если ты зажжёшь этот плафон…

— Эгей! Ты мне одно скажи — где у нас фонарик, ничё? Я его возьму. Где он, тут его нету.

— Он в рундуке с электрооборудованием, где и положено.

— В заду кузова.

— Так электрический же, нет?

То была рекреационная свара. К сему времени они совместным делом занимались уже года два и неплохо выучили дороги Винляндии, чтоб ездить по ним в темноте, что время от времени и приходилось делать — карты же обычно бывали реквизитом, когда Вато и Кровник рыскали повсюду, пригородные проезды, песчаные и травянистые дорожки, кошмары из грязи, разъезженные до оврагов. Они перебирались через оползни, цепляли снасти за деревья, выволакивали лебёдкой транспорта на стоимость целых арестплощадок, от крутых мартышек — первых моделей «порше», выехавших на небольшие бездорожные разминки, — до франтоватых рыболовецких фургонов, щеголяющих фресками с форелью в четыре краски и позывными систем ПР[87]блестящими наклейками с буквенно-цифровыми символами. В лесу они всякого навидались, а в особенности — вдоль Седьмой реки, чьё поименование вслух, в определённых тавернах округи, становилось причиной незамедлительного колбасокачения из заведения, да и менее формальных санкций уже на парковке.

Они съехали с трассы на Северную Спунер и двинули по Речному проезду. Едва миновав огни Винляндии, река возвращала себе старую форму, становилась тем, чем всегда и была для юроков, рекой призраков. У всего было имя — у мест для рыбалки и силков, у желудёвых угодий, скальных порогов на реке, валунов на берегах, рощ и отдельных деревьев с собственными именами, родники, омуты, луга, всё живое, у всего свой дух. Многих юроки называли воге, существами вроде людей, но мельче, которые жили тут, когда явились первые люди. Перед их наплывом воге отступили. Кое-кто удалился физически, навсегда, на восток, за горы, или сбился вместе в гигантских секвойных лодках, тяня в унисон песнопения о выселенье и изгнанье, тая по мере того, как их уносило всё дальше в море, безрадостно даже для ушей новоприбывших, потерянно. Другие воге, сочтя невозможным уйти, вместо этого слились с чертами пейзажа, оставшись в сознании, помня времена получше, умея сожалеть и, с теченьем времён года, чувствовать что-то ещё, пока юроки поколениями сидели на них, ловили из них рыбу, отдыхали под их сенью, а они сами учились любить и врастать всё глубже в нюансы ветра и света, равно как в землетрясения и затмения, и в громадные зимние бури, что с рёвом налетали, одна за другой, из Аляскинского залива.

Для юроков, всегда считавших свою реку исключительной, следовать по ней от океана было ещё и странствием сквозь царство за непосредственным. В уголках среди скал скользили туманные присутствия, в узких ущельях слышимо густели каплющие папоротники, полузримые птицы кричали едва ль не человечьим голосом, тропы без предупреждения вдруг начинали опускаться в землю, к Цорреку, миру мёртвых. Вато и Кровник, на кого, как на парней городских, можно подумать, всё это наводило бы жуть, вместо этого приникли ко всему этому так, словно вернулись из какой-то собственной ссылки. Хиппи, с которыми они беседовали, говорили, что это, наверно, реинкарнация — что это побережье, этот водораздел, священно и магично, а воге на самом деле — морские свиньи, оставившие свой мир людям, у чьих рук та же самая пятипалая костная структура, что и у их плавников, ништяк, и скрывшиеся под океаном, прямо возле самого мыса Патрика в Гумбольдте, ждут и смотрят, как там у людей с их миром. И если мы начнём слишком всё проёбывать, добавляли некоторые местные информаторы, они вернутся, научат нас правильно жить, спасут нас…